Живой мертвец. Андрей Зарин

ся в Москве, и не только власть имущие, не только полицейские и иные чины, но даже простые обыватели пребывали в страхе.

      «Мало ли что приключиться может? Слышь, государь до всего доходит. В одежде ли какая неисправность, в запряжке, поклониться не успеешь – ан! и пойдешь, куда неведомо!» – И каждый пугливо озирался по сторонам, вспоминая рассказы про ту или иную выходку императора.

      Но если дрожали простые обыватели и чины гражданские, то в местном войске была буквально паника. Император назначил смотр на следующий день, и все от малого солдата до самого Архарова были в волнении.

      Иван Петрович Архаров, по протекции своего брата, петербургского генерал – губернатора Николая Петровича, назначенный в Москву вторым военным губернатором, был вовсе не военный человек и теперь трепетал. Раз десять он призывал к себе своего помощника, пруссака Гессе, и тревожно спрашивал его:

      – Ну что, Густав Карлович, как? А? Не выдадут?

      Длинный и сухой, как жердь, с серыми бесстрастными глазами, полковник Гессе качал маленькой головой и говорил:

      – Никак нет! Наш не выдаст! О, я их так муштриль!..

      – Да, да! Наш‑то я знаю. А другие?

      – Другой тоже! Я всем говориль!..

      – Постарайся, Густав Карлович! Слышь, не в духе государь нынче.

      Гессе уходил, а спустя час Архаров гнал за ним вестового и говорил опять то же самое. Гессе, в свою очередь, объезжал полковых командиров и вселял в них страх и трепет своим зловещим видом.

      – И потом, – оканчивал он свои предупреждения у каждого командира, – государь не в своем духе сегодня!

      Этих слов достаточно было, чтобы внушить трепет.

      Государь не в духе! Это значит, что старый полковник может в одну минуту стать рядовым, а послезавтра быть уже по дороге в Сибирь. Такие примеры бывали.

      И полковые командиры, собрав офицеров, нагоняли на них страх, а те, в свою очередь, пугали солдат, последние же превращались буквально в мучеников.

      Весь день по всем казармам шло строевое учение. Шеренга солдат вытягивала ногу и стояла недвижно, а поседевший на службе какой‑нибудь капитан, присев на корточки, внимательно высматривал, на одной ли высоте все солдатские подошвы. По десять раз делались ружейные артикулы, и капитан чутким ухом прислушивался: ладно ли звенят все ружейные части, которые для большого звона приказывали слегка развинчивать. Поручики внимательно следили, все ли пригнали к месту, все ли вычищено, выбелено, все ли блестит, потому что зоркий глаз императора высматривал иногда самый ничтожный пустяк, и из‑за него гибла карьера молодых поручиков.

      В казармах Нижегородского драгунского полка происходило то же, что и в других. На дворе шло ученье, в казармах спешно готовили амуницию, собравшиеся в кордегардии офицеры тревожно беседовали между собой.

      Статный красивый офицер Ермолин с хвастливостью произнес:

      – Я много слышал про государя. С ним нужна только смелость. Я не боюсь, что назначен ординарцем.

      – Ну, смелость смелостью, но и счастье надобно, – сказал маленький, худощавый офицер, – вон в Петербурге Ермилов из Семеновского полка…

      – Знаю! – перебил брюнет. – Такой видный малый. Что же с ним?

      – А в рядовых теперь!

      – Как так? – воскликнуло несколько голосов.

      – А очень просто. Назначен был вахт – парад. В январе было. Мороз – смерть. Ермилов вздумал отличиться и без перчаток пошел. Ну, государь сразу заметил. Улыбнулся и говорит: «Молодец, поручик!». Тот гаркнул: «Рад стараться!» – и пошел. Идет, ногу выпрямляет, подошвой шаг выбивает, любо! Государь опять отличил: «Похвально, – говорит, – капитан!». Ермилов опять: «Рад стараться!» – и пуще старается. Государь еще похвалил. «Благодарю, – говорит, – майор!». Бог знает, может, Ермилов в этот день до генерала дошел бы, только вдруг как споткнется он, да плашмя на землю! Государь сразу: «Негодяй! Неуч! В рядовые! Из строя вон!». Вот тебе и генерал.

      Все кругом засмеялись, но вместе с тем каждому стало словно не по себе. Старый капитан вздохнул и покачал головой.

      – Да, тяжелые времена пришли! – сказал он. – При матушке царице того не было. Нынче больше в ногах правды, нежели в головах! Пойду снова солдатушек муштровать!

      Он ушел, а на смену ему вошел новый офицер. Невысокого роста, с угрюмым и злым лицом, он казался пожилым, несмотря на свои тридцать восемь лет.

      – А, Брыков! – окликнул его красавец Ермолин. – Ну, как твой брат?

      Тот взглянул на него исподлобья и ответил резко, отрывисто:

      – Умер! Утром приехал с вотчины староста. Горячка одолела и умер.

      – Царство ему небесное! – перекрестились несколько офицеров.

      – Так ты теперь богач, стало быть? – сказал тот же Ермолин.

      – Стало быть, – сухо отрезал Брыков и вышел из комнаты.

      – Жмот! – вслед ему произнес Ермолин. Его слова подхватили другие офицеры.

      – Действительно, этот – не то, что брат!

      – Тот