На Москве (Из времени чумы 1771 г.). Евгений Салиас-де-Турнемир

не в первый раз. Хоть разбежитесь, – не скажу. Когда будет время, сама приду и все вам выложу, а теперь ни за что не скажу. Вы только испортите. Как она придет, так ей и бухнете. Еще хуже и выйдет.

      В коридоре в ту же минуту раздался голос барыни, и все трое, как по данному знаку, разошлись в разные углы комнаты и одинаково робко поглядывали на дверь.

      – Легка на помине… как черту и подобает быть! – пробурчал Воробушкин.

      Авдотья Ивановна вошла, запыхавшись и от ходьбы, и от своей большущей, тяжелой шубы, и от платка, который был намотан вокруг ее головы и шеи. Разоблачившись при помощи Ули, она оглядела всех трех и проговорила:

      – Небось сидели все кучкой в уголке да шептались, а чуть меня заслышали – рассыпались по горнице.

      – Ну, да как же, – отозвался Капитон Иваныч, – вишь ведь, какой комендант, подумаешь!

      – Для такой мокрой курицы, как ты, я не токмо что комендант, а весь фельдмаршал Салтыков[6].

      И с этих слов снова начался тот же шум, к которому так привыкли и люди Воробушкиных, и Уля, и даже соседи по Ленивке.

      Покуда муж с женой перекидывались, придумывая, на сколько хватит разума, ехидные слова, Уля незаметно выскользнула из комнаты к себе в мезонин. Ивашка, послушав, поглядев исподлобья в лицо обоих супругов, тоже вышел вон и отправился на двор, вспомнив о том, что его лошаденка стояла, не кормясь, уже добрых часа три.

      Сойдя с заднего крыльца, он, однако, не нашел на дворе ни саней, ни лошади.

      «Ишь, добрый какой человек! – подумал он, – распорядился уже и убрал коня; поди, и овсеца засыпал».

      Он заглянул в конюшню, в сарай, сбегал на задний двор, взглянул за ворота; но ни лошади, ни саней не было нигде. Уже в испуге бросился он на кухню спросить двух женщин.

      – Конь?.. Конь?.. Санки?.. Санки мои?! – воскликнул он, вбегая в кухню.

      – Эвося хватился, – выговорила одна из двух женщин, Маланья. – Твой конь давно у Климовны.

      – Какой Климовны?

      – А то, поди, и она уж небось давно продала да на эти деньги корову какую купила.

      Ивашка стоял пораженный, почти не понимая ни слова. Женщина объяснила ему, однако, что покуда он болтал с Улей, барыня вместе с Климовной вышли из дома, потолковали, а там уселись в его санки и съехали со двора. А домой барыня вернулась уже пешком.

      – Ну, ну! – воскликнул Ивашка, широко разевая рот от изумления и перепуга.

      – Ну, она, стало, и отдала и коня, и санки Климовне на продажу.

      – Кто?

      – Да барыня же. Вот оголтелый-то!..

      Ивашка даже выронил из рук свою шапку. Увидя его пораженную фигуру, изумление и отчаяние, обе женщины стали уговаривать и успокаивать парня и даже утешать.

      – Ты, голубчик, спасибо скажи, что она тебя самого с санками не продала кому, – убеждала парня Маланья. – Она, голубчик, с Климовной белыми арапами торгует; так что ж ей чужой конь? Либо санки твои?

      Ивашка, не слушая, поднял свою шапку, побежал в горницу, шибко влетел и застал Авдотью Ивановну уже одну в углу, на кресле, с ватрушкой в руках.

      – Авдотья Ивановна!.. – забормотал он робко.

      – Ну?

      – Авдотья

6

…фельдмаршал Салтыков Петр Семенович (1696–1772/73) – русский генерал-фельдмаршал (1759 г.), граф (1733 г.), прославившийся победами в Семилетней войне; в 1764–1771 гг. был генерал-губернатором Москвы. Был уволен за непринятие надлежащих мер по борьбе с эпидемией чумы.