Есть только миг. Олег Анофриев

сочувственно улыбались, расценивая каждый по своему их размолвку.

      И в голове его снова зазвучали слова песенки:

      И если остался один человек

      В холодном, бездушном, бушующем мире,

      Мой старый Арбат, словно Ноев ковчег,

      Поднимет на борт своего пассажира,

      Мой старый Арбат…

      Смоляга

      Так неуважительно и несколько презрительно мы называли нашу Смоленскую площадь. Причем это не относилось к смоленским переулкам, а только к самой площади. Так вот, на эту площадь и выходили два окна нашей квартиры, в которой и прошли все детство, юность и ранняя зрелость.

      Площадь была огромна, хотя и сейчас она не так мала, но тогда… тогда все с высоты моего маленького роста казалось большим.

      Шестиэтажный дом напротив выглядел громадной серой скалой с бесчисленным количеством окон, а витрины первого этажа, словно сказочные панно, звали вас в райские кущи из дорогих продуктов.

      И все это было настоящим, свежим и вкусным до головокружения. И называлось все это одним словом: «гастроном» Я до сих пор не могу понять, как удавалось сохранять все это изобилие свежим и таким красивым.

      Окна нашей комнаты и гастроном разделяла широкая темно-серая река асфальта, по которой изредка проезжали «эмки», ломовики или полуторки.

      Хотя уже тогда я помнил, что так было не всегда.

      Я знал, что асфальт положили недавно, а перед этим выкорчевали большие деревья, которые росли в два ряда, образуя бульвар, огражденный чугунными заборчиками, с калитками для прохода, а вдоль тротуаров тянулись булыжные мостовые, по которым с грохотом катились телеги, запряженные здоровенными жеребцами, да изредка побрякивали железными молотками трамваи, которые презрительно назывались «букашками».

      Но это было уж совсем давно.

      Да, если бы не память, никто бы не узнал, что поперек Смоляги на пересечении с Арбатом стоял большой дом. А место это называлось Сенная, оттого что именно там шла когда-то бойкая торговля сеном.

      Это то, что видели мои глаза из окон, выходящих на площадь. А из окон другой комнаты я видел двор.

      Это царство моего детства, страна моих друзей и врагов, место маленьких трагедий и войн, школа любви и ненависти, верности и измен. Это был огромный мир величиною в детское футбольное поле.

      Это тоже была Смоляга, потому что жители этого государства и дали название нашей площади.

      В глубине двора был круглый скверик из тополей. Под тополями стояли скамейки и стол, за которым взрослые играли в «козла», а мы дулись в карты.

      Все это сопровождалось образным дворовым языком, от которого вяли уши.

      Раннее утро двора начиналось с милицейских построений. Это было замечательное, поучительное зрелище, ради которого стоило проснуться пораньше.

      Несколько десятков милиционеров, одетых в белые гимнастерки, перепоясанные кожаными ремнями и портупеями, в таких же белых касках, которые назывались «здравствуй-прощай», из-за того что они имели два козырька: спереди и сзади, выстраивались в шеренгу плечом к плечу, и