За ценой не постоим. Иван Кошкин

чем дело, Денис? – спросил он холодно.

      – Не понимаю вас, товарищ батальонный комиссар.

      Луна зашла за тучи, и в темноте выражение лица было не разобрать, но Трифонову показалось, что старшина смущен и огорчен.

      – Товарищ старшина. – Гольдберг умел быть жестким, и сейчас его голосом можно было резать стекло. – Что у вас произошло? Почему бойцы боятся политработников?

      Тучи бежали по небу, луна выглянула снова. И Трифонов вздрогнул – широкое лицо комвзвода-2, обычно спокойное, даже сонное, сейчас выражало почти физическую муку.

      – Денис, ты не можешь мне лгать, – уже мягче сказал комиссар.

      Старшина вытер ладонью взмокший внезапно лоб, и Трифонов заметил, что на костяшках у Медведева засохла кровь.

      – Что у вас с рукой? – резко спросил Николай.

      – Я… – Медведев замолчал, глядя в землю.

      – Вы кого-то ударили? – продолжал нажимать политрук. – Вы ударили своего бойца?

      Трифонов знал, что, хотя с рукоприкладством и грубостью командиров в РККА идет борьба, такое случается нередко, но Медведев казался ему спокойным и выдержанным человеком. Судя по состоянию его кулака, старшина бил по-настоящему, от души, и здесь, на сыром ночном поле, в нескольких километрах от врага, это было очень серьезно.

      – Ну… Ну, вылечил я тут одного от воспаления легких, – тихо сказал старшина, глядя прямо перед собой.

      До Трифонова не сразу дошло, что имел в виду комвзвода, и когда он понял, ноги стали как ватные. В его роте…

      – Кто-то из пополнения? – негромко спросил Гольдберг.

      – Нет, из наших. Боец Коптяев.

      – Почему не доложили? – Шок Трифонова сменился гневом.

      – Симуляция – то же самое, что самострел, – заметил комиссар.

      – Товарищ комиссар, поймите вы меня, ну доложу я – Коптяева под трибунал…

      Спокойствие изменило Медведеву, он почти кричал шепотом, прижав огромные кулаки к груди, это было бы смешно, если бы не выглядело так страшно.

      – Под трибунал, под расстрел, понимаете?

      Он торопился высказать все, пока его не прервали, и Трифонов вдруг подумал, что этот огромный, сильный и жесткий с виду человек изо всех сил защищает своего струсившего бойца, даже не думая о том, что с него самого могут строго спросить за то, что не доложил о происшествии.

      – Ну, сорвался он, начал кашлять, жаловаться. Я ему раз дал, сказал, что повторится – сам убью. А если под трибунал…

      – Это произошло на людях? – резко спросил комиссар.

      – Да, – снова опустил голову Медведев.

      – Плохо, – сказал Гольдберг и повернулся к Николаю: – А вы что скажете, товарищ политрук?

      – Я? – Трифонов вздрогнул от неожиданности.

      – Вы, вы, – нетерпеливо подтвердил Гольдберг. – Это ваша рота, ваши бойцы, вы за них отвечаете.

      Николай посмотрел на комиссара, потом на старшину. Решение могло быть только одно. Симуляция и самострел – то же дезертирство, Коптяева следовало арестовать и отправить в батальон, пусть капитан Ковалев решает – отправить в Особый отдел, или расстрелять