За нами Москва. Иван Кошкин

наган и чего-нибудь вскричать. Вы хоть можете объяснить, зачем все это рассказываете?

      Берестов ожидал, что к его рассказу отнесутся иначе, и слова комиссара здорово его задели.

      – Я всего лишь хотел успокоить вас, товарищ батальонный комиссар, – сухо начал старший сержант, – хоть я и не испытываю добрых чувств к Советской власти, но никаких иллюзий по поводу немцев у меня нет. Я до конца исполню свой долг перед своей Родиной…

      Гольдберг начал собирать автомат.

      – Я польщен, – заметил комиссар, ставя на место затвор. – Целый бывший поручик пришел ко мне и рассказал, что он ненавидит фашистов…

      – Майор, – сухо поправил его старший сержант.

      – Извиняюсь. – Политрук встряхнул магазин и вогнал его в горловину: – В общем, считаю, что мы квиты, товарищ господин майор. Сегодня утром я вам изливал душу, теперь вы мне. – Он повернулся к Берестову: – Послушайте, мне ваше происхождение сейчас неважно. Раз вы не сидите, раз вы в армии, значит, Советской власти не враг. Остальное меня не волнует.

      Берестов обескураженно пожал плечами и начал подниматься, когда Гольдберг придержал его за рукав.

      – Э-э-э… – Комиссар смотрел куда-то в сторону: – А где воевали?

      – В Добровольческой, – удивленно ответил старший сержант.

      – А-а-а, – с некоторым облегчением протянул политрук, – значит, не встречались. Я сперва против Верховного правителя, потом Украина, потом Польша. Нет, не встречались.

      – Не встречались, – подтвердил бывший майор. – Разрешите идти?

      – Разрешаю.

      Шагая к своему взводу, Берестов вдруг улыбнулся. Смешно сказать, но комиссар начинал ему нравиться.

      Отдых был короток, и через тридцать минут лейтенант железной рукой поднял кряхтящих и ругающихся людей. До вечера он планировал пройти еще минимум двадцать пять километров. Рота двигалась медленно, но о том, чтобы оставить раненых, Волков больше не думал. Теперь он даже ощущал особенную гордость за то, что его отряд выходит из окружения не только в порядке и с оружием, но и выносит тех, кто не в состоянии идти сам. Впереди, метрах в трехстах, всегда находился Берестов со своими бойцами. Бывший белогвардеец не просто шел дозором, но и намечал путь всей роте, привычно отыскивая места, где красноармейцам не нужно будет продираться сквозь заросли или терять сапоги в топких низинах. Время от времени его люди возвращались к Волкову, показывали дорогу и снова уходили вперед. Медведев, в молодости сам немало ходивший по лесам, только восхищенно качал головой. Они прошли еще десять километров, и лейтенант скомандовал очередной привал. Люди попадали где стояли, даже часовые, которых выставил Медведев, проваливались в сон, стоило отойти в сторону. Начинали сказываться недосып и отсутствие полноценной пищи, дневной рацион комроты определил в пять сухарей на человека, хлеб, предварительно размоченный водой до кашицы, давали раненым. И Волков, и Гольдберг понимали, что на такой еде люди, которым нужно было не просто идти вперед с оружием и боеприпасами, но и, сменяясь, тащить пять носилок, долго не