Прощальный фокус. Энн Пэтчетт

оглядывается на длинную, ведущую к беседке дорожку.

      – Он сейчас здесь?

      – Он не захотел прийти.

      – Не захотел? – повторяет она упавшим голосом.

      – Ему стыдно. Еще бы – оставить тебя с такой кучей проблем…

      Сабина глядит по сторонам, надеясь, что Парсифаль все-таки где-то поблизости, увидит ее, подойдет. Ей трудно дышать – так не хватает его.

      – Но что он мог поделать? Он же старался облегчить мне жизнь, потому и женился на мне!

      Фан отводит от лица мокрые пряди. Ему не терпится объяснить, что он имеет в виду.

      – Не только ты оставалась в неведении. Я тоже ничего не знал. Вот что я хотел тебе сказать. Парсифаль скрывал это. Так он решил много лет назад, а уж если он чего решал, то не отступал от задуманного. Никогда! Так что он не желал обидеть ни тебя, ни меня. И не от плохого отношения к нам он это делал. – Фан проводит ногой по воде, баламутя поверхность. Видно, собирается опять нырнуть. – Тебе теперь труднее придется. Он говорит, что хотел тебе сказать, но не знал, что времени у него так мало. Аневризма застала его врасплох. Наверное, это моя вина.

      Сабина не могла понять, о чем Фан толкует.

      – Твоя вина?

      – Аневризма, она такая… – И Фан щелкает мокрыми пальцами. – Раз, и все!

      Сабине вспоминается что-то очень давнее, но каким-то образом связанное с ней. Загораживаясь рукой от солнца и щурясь, она глядит на Фана.

      – Ты убил его? – спрашивает она, уверенная, что он ответит «нет».

      Но внезапно Фан преображается. Склоняет голову, как прежде, по-собачьи. Без рубашки он словно голый.

      – Пожалуйста, не говори так, – мягко просит он.

      – Тогда объясни мне… – Сабина чувствует, как у нее перехватывает горло.

      – Ты же просила…

      – Просила?

      – Чтобы не страдал…

      Минута, и она вспоминает – как надеялась, что Парсифаль не будет слишком мучиться, как, возвращаясь с ним от докторов, думала об этом в машине. Но одно дело – думать и надеяться, а совсем другое – просить.

      Резким движением она вынимает ноги из воды. Встает. Мысли ее четки и ясны.

      – Господи, – говорит она, – я же не хотела, чтобы ты убил его. Хотела, чтоб помог, утешил. Утешил. А если ты не понял, надо было спросить.

      – Разница во времени – это такая малость.

      – Малость? – кричит Сабина. – Это малость? Что ты называешь малостью?

      Опустив голову, Фан разглядывает свои ноги. Упирает большие пальцы в цементную внутреннюю стену бассейна.

      – Два года. – Он беспомощно пожимает плечами. – Ну, чуть больше, чем два.

      Сабина чувствует дурноту. Руки невольно тянутся к голове. Впервые в жизни ей кажется, что голова вот-вот оторвется от тела и, перелетев через ограду, увитую тяжелыми лиловыми гроздьями винограда, поплывет куда-то по воздуху.

      – Да как ты можешь говорить, что два года – это мало!

      – Мало, – упорствует Фан. – Может быть, сейчас тебе этого не понять. А вот умрешь – увидишь. Такой срок – это ничто.

      – Но я же еще не умерла! – Ее голос звенит