Прощальный фокус. Энн Пэтчетт

и петляя по улицам с птичьими названиями, запирая машину в отныне принадлежащий ей гараж, проходя по темным коридорам отныне принадлежащего ей дома. Не думала, пока не легла в постель и не закрыла глаза. Небраска. Исправительная колония для мальчиков – для тех, кто каждый день воровал еду в магазинах; тех, кто от большой любви к огню поджигал сухую траву на полях летом, и сено в сараях – зимой; тех, кто в драках ломал носы и челюсти ребятам помладше. Для тупых и злобных мальчишек, в упор не видящих разницы между плохим и хорошим; для тех, кто на семейных сборищах тащил двоюродных сестриц к реке и там насиловал их, а потом топил этих девчонок, чтоб не проболтались. Для мальчишек, хорошо знающих, как обращаться со свинцовой трубой и как смастерить нож из гребенки. Власти собрали их и заперли всем скопом в Лоуэлле, предоставив им воспитывать друг друга. И уж они воспитали так воспитали!

      Парсифаль в белом смокинге, в рубашке из тончайшего египетского хлопка. Парсифаль, который ушел из кинотеатра, когда инопланетянин вылез у астронавта из живота. Парсифаль, жертвовавший деньги Гринпису. Где, интересно, был Гринпис, когда семеро подростков в душе специально обувались, чтобы сподручнее молотить его ногами по животу и спине? Но он хранил свой секрет, ни разу за все эти годы не проговорился. Выписывал чеки, валял дурака, ложился за полночь. В Лос-Анджелесе он ничего не боялся. Возможно, поэтому и не рассказывал ей ничего. Возможно, так было лучше – отгородиться от прошлого, никогда больше не видеть людей, которые помнят то, что ты отчаянно пытаешься забыть.

      Но наверняка ничего не скажешь. Сабина получила еще одно наследство. О нем ей тоже предстояло заботиться.

      Поле такое плоское, что не поймешь, где кончается. Убегает прямо за горизонт, и куда ни глянь – совершенно ровное. Не за что зацепиться глазу – сплошная зелень, такая нежная, что так и тянет набить ей рот. Сабина стоит в теплой воде, молодые зеленые ростки касаются щиколоток, ступни утопают в мягкой грязи и невидимы. Все вокруг такое немыслимо ровное и зеленое.

      – Сабина! – окликает Фан и машет ей. В руках его букет лилий «Мона Лиза». На изящных листьях играют солнечные блики. Фан шагает к ней, и видно, что он привык передвигаться по рисовым полям. Он идет не спотыкаясь, не сминая побеги. Брюки аккуратно подвернуты до колен. Они сухие и чистые.

      Милый Фан! Кажется, Сабина никому в жизни так не радовалась. «Я не одна», – говорит она. Слова эти вырываются у нее невольно и вызывают у Фана широкую улыбку. Воздух влажен и благоуханен. Как и вода, он кажется живым.

      – Я дурно поступил, – говорит Фан. Наклоняется и, пустив по воде тяжелый букет, берет ее руки в свои, но Сабина высвобождает их, чтобы обнять Фана за шею. Прижимается губами к его уху, почти ощущая аромат солнца на его коже.

      – Прости, пожалуйста, – говорит она, – что я тебя в чем-то обвиняла! Я ведь знаю, что ты хотел как лучше.

      – Мне надо было объяснить.

      – Ш-ш, не будем об этом.

      Сабину переполняет восторг: это такое счастье – быть с Фаном, человеком, который все понимает, счастье быть не одной,