Кумач надорванный. Роман о конце перестройки. Игорь Бойков

Даниловой чайные чашки и блюдца, Валентина выставила на середину стола большой торт.

      – О-о, – воскликнула Ирина Миронова, глядя на его затейливые кремовые завитушки.

      Кажется, ей хотелось спросить, где же Валентина сумела такой купить, но задать прямой вопрос она всё-таки постеснялась.

      – В “Центральном” взяла. Вчера, – сообщила та сама. – Сейчас их больше нигде не найти.

      Мучительные нехватки приучили Валентину, как и многих, отбрасывать стеснение, когда дело касалось дефицитных продуктов.

      Павел Федосеевич, усевшись возле стола и заложив ногу на ногу, начал издали:

      – В былые времена, когда интеллигенция, образованные люди собирались вместе, их разговоры были утончённы. Люди обсуждали прочитанные книги, играли на фортепьяно, читали стихи…

      – Резались в карты, – пробурчала Ермилова тихо и ядовито.

      – К сожалению, за десятилетия убогой советской жизни многое из подлинной русской культуры было осмеяно и забыто. Сегодня я исполню романс “Белая акация” в честь моей супруги, нашей замечательной именинницы, – он выправил горделиво плечи, поднял подбородок. – Этот прекрасный романс когда-то пели русские аристократы, офицеры. Мы, интеллигенция, должны нести то высокое в себе.

      Гости благостно заулыбались, закивали, явно сочтя сравнение лестным.

      Павел Федосеевич чуть склонил голову, мелодично перебрал пальцами гитарные струны.

      – Це-е-е-елую но-о-очь соловей нам насвистывал, го-о-род молчал и молчали дома. Белой ака-а-ации гро-о-оздья душистые ночь напролёт нас сводили с ума-а-а…

      Павел Федосеевич пел мощно, без труда беря высокие ноты. Притихшие гости устремили к нему кто задумчивые, кто взгрустнувшие глаза.

      – Са-а-ад весь умыт был весенними ливнями, в тё-ё-ёмных оврагах стояла вода. Боже, каки-и-и-ими мы бы-ы-ыли наивными, как же мы мо-о-о-олоды были тогда…

      Романс этот Валерьян давно знал наизусть, но слушал сосредоточено, глядя через голову отца, в раскрытое за его спиной окно. На улице посмурнело, ему было отчётливо видно мглистое небо, затемнённые верхушки деревьев, дома. Преддождевые порывы не успели ещё просквозить комнату, но Валерьяну сделалось вдруг неуютно и зябко.

      Отец ещё продолжал петь, но Валерьян вдруг перестал его слушать. Что-то тревожащее, смутно недоброе начало чудиться ему во всём: в отчуждённо изящных словах романса, в разомлевших лицах гостей, в стремительно чернеющем небе…

      IV

      Дня через четыре Валерьян набрал номер Стаса. Тот подошёл к телефону не сразу, лишь полминуты спустя снял трубку.

      – Привет! Не передумал ещё в Москву ехать? – спросил Валерьян.

      Стас, что-то дожёвывая, пробасил:

      – Я-то что… Главное, чтоб ты не передумал.

      – А мне чего передумывать? Съездим.

      – Съездим, – Стас, дожевав, дал совет. – Ты только денег больше с собой бери. С нами один чувак будет. Он прошареный. Хорошо сечёт, где там чего достать.

      – Музыку?

      Стас, раздражаясь недогадливостью Валерьяна, цыкнул:

      – Далась