Нравы Растеряевой улицы. Глеб Успенский

минуту-с… Иду, иду, иду!»

      Кончились похороны, дом опустел: везде были открыты окна и двери, ветер свободно гулял повсюду, вытаскивая в отворенное итальянское окно мезонина ветхую зеленую стору и подгоняя ее под самый князек крыши; в комнате, где так долго умирал барин, было все взрыто: старые тюфяки и перины, рыжие парики с следами какой-то масляной грязи вместо помады, банки с какими-то мазями, прокопченные куревом трубки и чубуки, все это наполняло душу отвращением, гнало из комнаты, уже опустевшей. Внизу и вверху лопались обои, и за ними то и дело шумели потоки сору.

      Прохор Порфирыч это время постоянно находился при маменьке, изредка заглядывая в дом, где через несколько времени начался аукцион. Порфирыч долго рассматривал вещи, долго молчал, и когда решался наконец просунуть в толпу голову и произнести «пятачок-с», то это значило, что ему попалась такая штука, за которую люди знающие, «охотники», дадут несравненно больше. Зацепив какую-нибудь подобную вещицу, он скромно возвращался к маменьке, покупал ей на свои деньги водку (малиновую сладенькую любила Глафира) и к чаю брал у растеряевского лавочника Трифона тоже любимые Глафирой грецкие орехи и винные ягоды…

      – Кушайте, маменька! сделайте милость, – говорил он.

      – Не могу, Прошенька, я этого чаю глотка проглотить, чтобы без эвтого, без сладкого… Изюмцу или бы чего…

      – Кушайте, на доброе здоровье, не томитесь…

      – Что ж это, Проша, будет ли нам какое награждение от покойника?..

      – Надо быть. Я так думаю, чем-нибудь же должен он свое поведение оплатить… Надо за этими крюками-то поглядывать!.. – намекал он на душеприказчиков.

      – То-то, ты, Проша, посматривай!.. Поглядывай, как бы они чего не наплели там…

      – Авось бог! Кушайте, маменька, кушайте!

      После аукциона душеприказчик позвал Прохора Порфирыча наверх.

      – А, ты! – сказал чиновник, когда Порфирыч вошел и поклонился. – Вот вас барин наградил.

      Порфирыч осторожно подвинулся к столу и упорно смотрел в валявшуюся там бумагу. Он что-то прочитал в ней.

      – Вот деньги. Отдай матери.

      – Покорнейше благодарим, васскородие!

      Порфирыч поцеловал у чиновника руку…

      – Ну, ступай!

      – Слушаю-с…

      Порфирыч стал у двери.

      – Больше ничего; ступай!

      – Слушаю, васскородие!

      И все-таки остался у двери.

      – Тебе что-нибудь нужно?

      – Так точно-с; потому, васскородие, самые пустые деньги вы изволили отдать-с…

      – Как?

      – Так точно-с… Мы это знаем-с. Сделайте милость, извините… барин по бумаге отделили третью часть на сирот; следовательно, пожалуйте нам полностью. На что нам такая безделица? Вы, васскородие, сделайте вашу милость, доложите, что следовает…

      – Ступ-пай! Я тебе говорю!

      – Слушаю-с…

      И опять-таки стал у двери.

      – Ты не уйдешь? – через несколько минут злобно закричал чиновник.

      – Сделайте божескую милость, васскородие, пожалуйте деньги-с