Схватка с призраком. Татьяна Свичкарь

тетради.

      Я сразу поняла, что дотянуть Махачёва до образа хилого троечника будет ой, как трудно, слишком всё запущено. В первый же день я попросила его написать маленькое сочинение «Образ Катерины в «Грозе».

      Махачёв посмотрел на меня насмешливо, и что-то было в его взгляде такое… Если бы мы встретились в подворотне, я решила, что он хочет отобрать у меня кошелёк.

      Через десять минут Махачёв протянул свою работу. Я остолбенела уже от её внешнего вида. Знаете тетрадки в одну линейку? Так вот, текст Махачёв написал огромными буквами – от линейки до линейки. Первоклассник такими каракулями не напишет даже в страшном сне.

      Но главное – смысл. Махачёв писал, что Катерина склеила ласты, потому что родилась дурой. Надо было найти себе не грёбаного педика, с пиз-ой-мамашей а нормального мужика и уехать с ним в Москву. Там можно снять хату, заработать, и зажить, даже на бухло б хватало. Такой вот вольный пересказ текста, если не считать, как сейчас говорят, ста тысяч пятисот орфографических ошибок.

      – Про бухло вычеркнуть? – спросил Махачёв щурясь.

      Стало понятно, что начинать с ним надо даже не с нуля, а с глубокого минуса. И по-доброму его опять нужно было отправлять в первый класс – выводить кружочки и палочки, а потом учиться писать нормальные буквы. Читал он, кстати, тоже с запинками.

      Я никогда не хотела стать учительницей. Поэтому задача загнала меня в тупик. С чего начать? Мы стали писать в тетради, разлинованной в две линейки, как в начальной школе. Писали простейшие диктанты: «Началась зима, падает снег. Дети катаются на коньках и играют в снежки». Потом проводили работу над ошибками. Попутно я читала Махачёву Пушкина: «Зима, крестьянин, торжествуя», «Мороз и солнце, день чудесный». Выручало одно: он не был тупым, а просто катастрофически запущенным. То, что мы проходили, он запоминал намертво, и после работы над ошибками – писал слова уже правильно.

      Я не питала иллюзий, что он прочтёт романы и стихи, которые положено изучать по школьной программе. Поэтому я занималась пересказом. Даже пересказом пересказа. Чтобы Махачёв понял, что «дуб» – это была не кликуха Андрея Болконского среди дружков-дворян, а вовсе даже его рассуждения.

      Сама я не просто любила книги, я жила ими, и мне было больно, так отчаянно больно их коцать, сводя к страничке-другой краткого пересказа! Но времени у нас оказалось катастрофически мало – выпускной класс. К тому же с Махачёвым всегда что-нибудь случалось – он мог ввязаться в драку, загулять, пропасть на неделю-две…. И тогда всё летело к чертям, потому что эти две недели он проводил явно не в санатории, а в лучшем случае бухал с друзьями-приятелями. Вернувшись в школу, он тяжело тряс головой и пытался вспомнить, кто такой Обломов. Вспоминал-таки: «А, это тот, кто на диване жопой дырку протер…» Эмма Ефимовна только головой качала, не отрываясь от тетрадей.

      С математикой было ещё хуже. У Махачёва не укладывалось в голове –