Смотри, какой закат!. Эдуард Русаков

ж не напрашивался – ты сам просил рассказать. А она… у-у! Она в меня как кошка влюбилась. Ты бы видел, как она меня целовала. И сейчас губы болят.

      – Ты врешь.

      – Я – вру?

      – Ты врешь, – повторил Амир почти беззлобно. – Ты все врешь.

      – А хочешь, я расскажу, как мы с ней славно провели время, когда вместе ездили на лошадке за молоком – хочешь?

      – Врешь, пикадор.

      – Заладил одно – врешь да врешь! Ну ладно, завтра я ей скажу про твои сомнения… вот уж мы посмеемся! Что – не нравится? Хочешь дать мне в морду? Ну, дай, дай!

      – Не шуми – ребят разбудишь, – буркнул Амир.

      – Ты же боксер, силач! Что ж ты терпишь мои слова? Эх ты, благородная личность… Лирик! А мне – плевать на лирику! В деревне хочется поразвлечься, понял? Можно, конечно, и слюни сентиментальные распустить, и на флейте-свирели поиграть… Мой миленький дружок, любезный пастушок! Все это, брат, устарело. Вы, ребята, постарели, вы и ваши пасторали… Хорошее, кстати, слово – пасторали. Правда, Арсенька?

      – Истину глаголешь, отец.

      – Врешь ты все, – устало сказал Амир.

8

      – …Можно ли спать с открытой форточкой? Армянское радио отвечает: конечно, можно, если больше не с кем.

      – ……

      – Разве не смешно?

      – Ха, ха, ха, – вяло произнес Борис.

      – Иди ты.

      Арсенька обиделся, надулся.

      – Не сердись, Арсен. У меня просто настроение паршивое. Хандра. Сплин.

      – Да ну тебя. Тоже, Печорин нашелся. Лишний человек.

      – Я и есть лишний.

      Они сидели на крыше кошары. Крышу надо было забрасывать землей. Внизу, на траве, спал Мишка Зак. Сладко похрапывал. Вокруг – ни души. Рядом – поле. Дорога. Птицеферма.

      – Может, поработаем слегка? – предложил Борис.

      – Работа не Алитет – в горы не уйдет, – отмахнулся Арсенька.

      Борис пожал плечами. Ему было все равно.

      – Пусть работают те, кто не умеет, – сказал Арсенька.

      По дороге от деревни катилась бричка. В бричке сидел управ. Кряжистый мужик с загорелым морщинистым лицом. На управе была шляпа. Этой шляпой он отличался от прочих, рядовых совхозников.

      Управ подошел к ним с тыла – и злобно закричал, задрав голову:

      – Эй, скубенты! Чего развалились? Чего не работаете? Чего кошару не покрываете? Это вам красиво?

      Борис продолжал лежать. Не дрогнул. Арсенька вскочил и закричал сверху:

      – А у нас перекур!

      – Тунеядцы!

      – Вы заблуждаетесь, дорогой товарищ управляющий совхозом имени Девятнадцатого съезда родной Коммунистической партии Советского Союза! – на одном дыхании выпалил Арсенька.

      – Чего-о?! Демагог! – взорвался управ. – Уже полдень, а кошара так и не покрыта! Вот лентяи, мать вашу! Вы же так и на еду себе не заработаете! Еще останетесь должниками, будут у вас потом из стипендии высчитывать. Брали бы пример со своего комсорга, или с Амира. Вон как они на силосном комбайне вкалывают! Значит, есть у них комсомольская совесть! А у вас – нету, мать