Руны судьбы. Дмитрий Скирюк

говоришь ему, не пил! А этот-то, этот… О-ох, Шнырь, ну ты и хохмач! Ну, ты даёшь!

      – А то! – ухмылялся тот, потрясая гусиной ногой. Руки его были перепачканы жиром едва ли не до локтей, он всё время вытирал о волосы то одну ладонь, то другую. – Учись, брат, пока я жив. Со мной не пропадёшь! Передай мне бутылку…

      – Смотри, – чуть позже объяснял он, рисуя палочкой на земле. – Вот такая решётка, ну, которая как бы с головой, означает, что на этой улице хорошо подают. Такой квадратик с точкой и волной – что здесь поганая вода. А эта штука, – кончик прутика в его руках изобразил нечто, похожее на широко распахнутые челюсти, – означает, что здесь злая собака. Ты запоминай, запоминай, в дороге пригодится.

      Фридрих моргал и кивал полусонно – от выпитой водки его клонило в сон.

      Язык картинок, принятый у нищих, оказался хоть разнообразным, но простым. Мелом, гвоздиком, углём, на стенах ли, на столбиках ворот, а то и просто на заборах – всюду они рисовали особые знаки, похожие на безобидные и ничего не значащие детские каракули. Рисовали как предупреждения и рекомендации своим собратьям, «лыцарям дорог», как не без гордости назвал их Иоахим. Кошка означала, что в доме добросердечная женщина. Два молотка – что за работу здесь платят деньгами. Нарисованный дом с перечёркнутой дверью хорошо охранялся. Батон извещал странника, что в трактире хорошая еда. Крест ставили на доме религиозного, мягкосердечного человека. Петуха – там, где при виде бродяги поднимут тревогу, а шеврон «V» – там, где о тебе позаботятся, если ты болен.

      – А эта… этот чего значит? – спросил Фриц, указывая на странный значок – большой треугольник, из которого торчали кверху две руки с растопыренными пальцами, таким вот образом:

      – О, – Иоахим важно поднял палец. – Это, брат, знак самый, значится, важный. Он означает, что здешний хозяин сразу хватается за оружие, если что не по нему. Увидишь где такой, беги оттудова.

      Спал Фридрих плохо. Вчерашнюю бутылку опростали окончательно, вдобавок от жирной еды образовалась тяжесть в животе. Всю ночь Фриц ворочался, а утром встал не отдохнувшим и угрюмо поплёлся за Иоахимом, который тоже малость приутих. То, что вчера казалось Фрицу невинной шуткой и весельем, в свете утра предстало совершенно другим, чем-то мелочным и подлым. Посыпал редкий дождь. Похолодало. Всю дорогу развезло. Шнырь мучился с большого бодуна, был раздражителен и даже зол, остановиться на привал не захотел и продолжал идти, оглядывая окрестности и провожая жадным взглядом в большинстве своём пустые встречные телеги. Предчувствие беды усилилось, когда на перепутье миновали раскидистый дуб с двумя висельниками, для сохранности обмазанными смолой, и вышли к постоялому двору. Вывески на нём не было, зато и выглядел он необычно – будто три дома стояли рядом, стена к стене: большой, поменьше и маленький третий. Издалека всё походило на лесенку. Трактирчик, как узнал Фриц позже, так и звался – «Три ступеньки»[9].

      – Шнырь, – Фриц осторожно подёргал Иоахима за рукав, – а Шнырь. Может, не надо?

      – Ну уж нет, – угрюмо отозвался

9

Игра слов: на воровском жаргоне «Три ступеньки» означают виселицу.