Меняла. Андрей Снегов

тебя и смогу прожить с тобою жизнь…

      – А что изменилось теперь? – скорее прошипел, чем прошептал я.

      – В первую очередь – я сама, – она подарила мне грустный и одновременно ласковый взгляд. – С тобой было хорошо. Спасибо. Но свадьбы не будет. И я ухожу прямо сейчас, какое-то время мне будет необходимо находиться в больнице…

      – И кто этот счастливчик? – спросил я, пытаясь заглушить поднимающуюся не иначе как из темных глубин моего прошлого истерику.

      – Ты его не знаешь, он – студент ГИТИСа, будущий режиссер…

      – Конечно, я понятия не имею, кто он, – сдерживая нервный смех, пробормотал я.

      – Пойми и прости – я люблю другого. Прощай…

      Она ушла, а я молча сидел на полу и пытался постичь душонку, которую только что обрел. Что ж, за любовь, рано или поздно приходится платить. Не спокойствием собственной души, так бессмертием.

      Я поднял глаза и увидел плакат, висящий под матовым с трещиной светильником. На нем поющий Элвис медленно превращался в Бога. От его лучезарной улыбки веяло привычной иронией и сарказмом.

      Идеальные носители

      Звездолёт, всхрапывая и тряся соплами, пятился от гончих. Глаза его выкатились и покраснели, невесомое тело стало фиолетово-чёрным, а из пасти-воронки доносились шипение и фырканье. Он судорожно, рывками втягивал воздух и выпускал его в чистое голубое небо компактными оранжевыми сгустками.

      – И почему их назвали звездолётами? – Панин задумчиво пожевал нижнюю губу и сплюнул. – “Ирис” мне нравится гораздо больше.

      – Ты не видел, каков он в свободном полёте, – прошептал я и, прицелившись, нажал на курок.

      Раздались четыре приглушенных хлопка, и полупрозрачные гончие, названные так за характерные поджарые силуэты, как продырявленные воздушные шарики, один за другим начали падать на землю. Воздух тугими струями бил из пулевых отверстий, и лёгкие, почти невесомые тельца кружились в беспорядочном сюрреалистическом танце. Звездолёт на мгновение замер, будто не понимая, что произошло с его преследователями, затем развернулся и медленно полетел прочь. Он напоминал движущуюся по воздуху половинку мыльного пузыря, которая переливалась всеми цветами радуги и медленно пульсировала, выстреливая позади себя разноцветные воздушные брызги. Ирис парил легко и бесшумно, казалось, что это призрачное нереальное существо, мираж, неведомо как появившийся на фоне голубого до одури неба. Прищурившись, я с удовольствием любовался чудным творением природы, ритмично взблескивающим в рассеянном предзакатном свете, и уже в который раз восторженно им восхищался.

      – Это достойно кисти Дали, – сказал Панин и достал камеру.

      – Вот потому их и назвали звездолётами, – я отёр пот со лба, и, не в силах оторвать взгляд от завораживающей картины, опустил винтовку. – Они величественны и прекрасны, как корабли в открытом космосе. А ты снимай, снимай, может, ещё и запись продадим.

      – Я записываю для своего архива, зачем продавать? – Панин присел на корточки, выбирая более подходящий