Вахта. Степан Зозулин

опешил. Не ожидал такой реакции. Даже совестно, что чуть было не поддался гневу, хотя он того не заслуживал. Желая реабилитироваться, пообещал:

      – Не волнуйтесь, я, правда, наверстаю!

      Он был сама теплота.

      – Андрей, уже не раз говорил, что всё это, – он обвел взглядом бревенчатые стены дома, – затеяно только ради тебя. У меня достаточно времени, чтобы подождать.

      Пробрало от накатившего умиления, и я смолк. Он улыбнулся. А следом припечатал:

      – Вопрос, есть ли время у тебя?

      Вот оно! Закинул крючок и ждёт. Поднялся из-за стола, собрал посуду. У раковины снова повернулся и спросил, якобы переменяя тему:

      – А помнишь Еремеева? Я дарил тебе книгу о нём.

      Я кивнул. Внутри колыхнулось что-то неприятное. Мне-то казалось, что и не вспомним о книге. А тут вдруг проснулся.

      – Он был мне близким другом, – сказал он.

      И я вдруг понял, что даже не спрашивал об этом. Кажется, зная заранее, что Еремеев очень важен куратору. Теперь всё сходилось.

      – Сказанное в книге – розовый лепет. – Продолжал он. – А я наблюдал всё воочию. Как выхаживал жену без надежды спасти, как отдалялся от сына и скрывался от мира.

      Когда рассказывал, его глаза разгорались. Тот самый момент. Защита растворяется в воздухе, и вроде бы виднеется настоящий человек. Но уже в следующий миг забрало опущено, а огонь в глазах утихает, съеживается.

      – Всё прожито, а значит, потеряло в осязаемости. Похоже на старую кинохронику. – Теперь смотрит на меня. Ищет что-то. – И вот передо мной ты, и снова вижу всё это вживую. Вот-вот ступишь на его путь. И если не возьмешься за голову, сгинешь.

      Сижу на месте, будто ожидаю чего. Следующей фразы, хода. А старик, видно, счёл разговор оконченным; повернулся к раковине и намыливает тарелки. Знаю эту привычку. Когда разговор окончен, он окончен. На сцене опять добрый старик, которого можно расспросить, рассчитывая на поддержку и совет.

      Вопрос так и крутится на языке:

      – Геннадий Иванович, у вас есть дети?

      Плечи старика на мгновение остановились, перестали ходить вверх-вниз над раковиной. Тут же взял себя в руки и продолжил тереть губкой. Слышался скрип перемытых тарелок. Потом всё-таки обернулся.

      – Был сын. Погиб совсем молодым. – Лицо – мраморная маска. – Почему спрашиваешь?

      Не ожидал, что и здесь переведёт на меня. Замолчал. А впрочем, можно и поделиться.

      – Вспоминал сегодня своего, впервые за долгое время. Испугался, что теперь и не узнает отца.

      Куратор только хмыкнул.

      – Да уж точно! Если бы сам не знал, кто здесь живет, посчитал бы, что набрел на партизанский блиндаж. – И с улыбкой добавил: – Пользоваться бритвой, кстати, не преступление.

      Я потер подбородок. Щетинки захрустели под пальцами, признавая за куратором правоту.

      Всё шуточки. Устраняет с запретной территории. Разговоры о семье – табу. Но переводить тему не хотелось.

      – Я не совершаю ошибку? – Спросил, заранее зная, что это его расстроит. – Иногда кажется, что должен мчаться в поезде домой, вместо того, чтобы торчать здесь.

      Куратор