Масоны. Алексей Писемский

более всего поразила раздеваемая мужем gnadige Frau, делавшаяся все худей и худей; наконец даже грудной еще ребенок, лежавший в зыбке, открыл свои большие голубые глаза и стал ими глядеть, но не на людей, а на огонь; на голбце же в это время ворочалась и слегка простанывала столетняя прабабка ребятишек.

      Иван Дорофеев воротился в избу.

      – Ваш вислоухий извозчик и погребец-то не знает что такое!.. Рылся-рылся я в санях-то… – проговорил он, ставя на стол погребец, обитый оленьей шкуркой и жестяными полосами.

      – И мне этот извозчик показался глуповат, – заметил Сверстов.

      – Чего уж тут взять?.. Тятю с мамой еле выговаривает, а его посылают господ возить!.. Хозяева у нас тоже по этой части: набирают народу зря! – проговорил Иван Дорофеев.

      – Чтобы лошадей-то он выкормил хорошенько! – обеспокоился Сверстов.

      – Все это я устроил и самому ему даже велел в черной избе полопать!.. – отвечал бойко Иван Дорофеев и потом, взглянув, прищурившись, на ларец, он присовокупил: – А ведь эта вещь не из наших мест?

      – Из Сибири, прямо оттуда! – объяснил Сверстов и отнесся к жене: – Ну, супруга, если не устала очень, изготовь кофейку!

      Gnadige Frau, конечно, очень устала, но со свойственной ей твердостью духа принялась вынимать всевозможные кофейные принадлежности и систематически расставлять их.

      – Не прикажете ли на шестке огоньку разложить? – спросил Иван Дорофеев, хорошенько не знавший, что далее нужно докторше.

      – Спирт есть у меня! – произнесла не без важности gnadige Frau и зажгла спиртовую лампу под кофейником тоненькой лучинкой, зажженной у светца.

      Вода, заранее уже налитая в кофейник, начала невдолге закипать вместе с насыпанным в нее кофеем. Девочка и мальчик с полатей смотрели на всю эту операцию с большим любопытством, да не меньше их и сама Парасковья: кофею у них никогда никто из проезжающих не варил.

      – Спирт-то, божий-то дар, жгут! – произнес укоризненно-комическим голосом Иван Дорофеич.

      – Да, брат, это, пожалуй, и грех! – повторил за ним Сверстов.

      – Да как же не грех, помилуйте! Мы бы его лучше выпили, – продолжал Иван Дорофеев.

      – Действительно, лучше бы выпили, – согласился с ним Сверстов, – впрочем, мы все-таки выпьем!.. У нас есть другой шнапс! – заключил он; затем, не глядя на жену, чтобы не встретить ее недовольного взгляда, и проворно вытащив из погребца небольшой графинчик с ерофеичем, доктор налил две рюмочки, из которых одну пододвинул к Ивану Дорофееву, и воскликнул:

      – Кушай!

      – Благодарим за то! – ответил тот, проглотив залпом наперсткоподобную рюмочку; но Сверстов тянул шнапс медленно, как бы желая продлить свое наслаждение: он знал, что gnadige Frau не даст ему много этого блага.

      Кофе, наконец, был готов. Gnadige Frau налила себе и мужу по чашке.

      – Ну, уж это извини, я выпью медведку! – воскликнул Сверстов и, опять проворно вынув из погребца еще графинчик уже с ромом, налил из него к себе в чашку немалую толику.

      Gnadige Frau, бывшая к рому все-таки более снисходительна,