Люди сороковых годов. Алексей Писемский

этакие! – повторил опять полковник, сердито взмахнув на скотницу глазами.

      – Только что, – продолжала та, не обращая даже внимания на слова барина и как бы более всего предаваясь собственному горю, – у мосту-то к Раменью повернула за кустик, гляжу, а она и лежит тут. Весь бочок распорот, должно быть, гоны двои она тащила его на себе – земля-то взрыта!

      – Медведь это ее убил? – спросил Павел с разгоревшимся взором.

      – Он, батюшка!.. Кому же, окромя его – варвара!.. Я, батюшка, Михайло Поликарпыч, виновата уж, – обратилась она к полковнику, – больно злоба-то меня на него взяла: забежала в Петрушино к егерю Якову Сафонычу. «Не подсидишь ли, говорю, батюшка, на лабазе[5]; не подстрелишь ли злодея-то нашего?» Обещался прийти.

      – Нечего уж теперь стрелять-то; смотреть бы надо было хорошенько! – возразил ей мрачно полковник.

      – Николи, батюшка, николи они в эту трущобу не захаживали! – убеждала его скотница и потом, снова обливаясь слезами и приговаривая: – «Матушка, голубушка моя!» – вышла из комнат.

      Но вряд ли все эти стоны и рыдания ее не были устроены нарочно, только для одного барина; потому что, когда Павел нагнал ее и сказал ей: «Ты скажи же мне, как егерь-то придет!» – «Слушаю, батюшка, слушаю», – отвечала она ему совершенно покойно.

      Егеря, впрочем, когда тот пришел, Павел сейчас же сам узнал по патронташу, повешенному через плечо, и по ружью в руке.

      – Ты на медведя пришел? – спросил он его с любопытствующим лицом.

      – Да-с, – отвечал тот, глядя на него с улыбкою.

      – Папаша, егерь! – закричал Павел.

      Полковник тоже вышел на крыльцо.

      – Здравствуй, Яков, – проговорил он.

      – Что, батюшка, и у вас сосед-то наш любезный понадурил? – отвечал тот, вежливо снимая перед ним шапку.

      – Да, а все народец наш проклятый: не взглянут день-деньской на скотину.

      – Не усмотришь тоже за ним, окаянным, – произнес Сафоныч.

      – А ты убивал когда-нибудь медведей-то? – приставал к нему Павел.

      – Как же-с! Третьего года такого медведища уложил матерого, что и боже упаси!

      – Я, папаша, пойду с ним сидеть на медведя, – сказал Павел почти повелительным голосом отцу.

      – Ты? – повторил тот, покраснев слегка в лице. – Эй, Кирьян! – крикнул он проходившему мимо приказчику.

      Кирьян подошел.

      – Возьми ты Павла Михайлыча ружье, запри его к себе в клеть и принеси мне ключ. Вот как ты будешь сидеть на медведя! – прибавил он сыну.

      Кирьян сейчас же пошел исполнять приказание барина. Павел надулся.

      – Где, судырь, вам сидеть со мной; я ведь тоже полезу на лабаз, на дерево, – утешал его Сафоныч.

      – А я разве не умею взлезть на дерево? – возразил ему Павел.

      – Ну, а как он вас стрясет с дерева-то?

      – А отчего ж тебя он не стрясывает?

      – Да я потяжельше вас.

      – И меня, брат, не стрясет, как я схвачусь, сделай милость! – сказал хвастливо Павел.

      – Ну,

5

Лабаз – здесь полати в лесу, полок или помост на деревьях, откуда бьют медведей.