Магия ранит. Илона Эндрюс

Не подскажете, где кабинет погибшего рыцаря-прорицателя?

      – По коридору, последний справа.

      – Спасибо.

      Женщина улыбнулась и вернулась к своей работе. Ну и славненько.

      Я подошла к кабинету Грега и застыла в дверном проеме. Что-то в помещении явно было не так.

      На полу – пятно света, изрешеченное тенями: просто копия квадратного окна. Узкий стол, два старых стула. Слева, во всю стену, – полка, прогнувшаяся под весом педантично расставленных книг. Справа – четыре металлических картотечных шкафа в мой рост. В углах комнаты, на стульях и на столе – стопки папок и скоросшивателей.

      В бумагах определенно кто-то копался. Но аккуратненько. Беспорядка не устраивал, папки пролистал, а потом, не потрудившись разложить их по местам, оставил на первой попавшейся горизонтальной поверхности. А здесь хранились личные бумаги хозяина. Почему-то мысль о том, что кто-то рылся в них после смерти Грега, была мне неприятна.

      Я переступила порог. Защитное заклинание сомкнулось за моей спиной. Оккультные символы вспыхнули бледно-оранжевым, нарисовав на сером ковролине сложный узор. Длинные светящиеся ленты, протянувшиеся от одного символа к другому, извивались и перекрещивались. Красные точки совмещения лучисто сияли. Грег запечатал кабинет собственной кровью. А сверх того, – замкнул защитный контур на меня, иначе я бы не увидела заклинания. Теперь отголосок любого волшебства, которое я тут сотворю, не покинет пределов кабинета.

      Заклинание подобной сложности нужно плести несколько недель. Судя по яркости свечения, оно поглощало любое эхо, причем до последнего звука. Ну, и зачем Грегу такое понадобилось?

      Обогнув стопки папок, я направилась к полке. Старое издание «Альманаха волшебных креатур», еще более древнее – «Сокровенного словаря», Библия, прекрасный экземпляр Корана в кожаном переплете с золотым тиснением, еще какие-то фолианты по религии и тоненькая книжка Спенсера «Королева фей».

      Каталожные шкафы, как я и предполагала, пустовали. Ящики промаркированы собственным кодом Грега, которым я не владела. Впрочем, какая разница? Взяв ближайшую стопку папок, я опустила ее в первый попавшийся ящик.

      Два часа спустя, убрав скоросшиватели и бумаги с пола и стульев, я принялась за стол. И вдруг мне на глаза попался желтый конверт. Он лежал на самом верху центральной стопки. Не заметить мое имя, написанное черным маркером, было невозможно. Летящий почерк принадлежал Грегу.

      Переложив какие-то документы на пол, я пододвинула стул, села и вытряхнула содержимое конверта. Из него выпали фотографии и письмо. На снимке – две пары. Мой отец, нескладный, рыжеволосый и невероятно широкоплечий, обнимал за плечи женщину, вероятно, – мою мать. В памяти у некоторых детей остаются туманные воспоминания об умерших родителях: тембр голоса, едва уловимый запах, неясный образ.

      Но я совсем не помнила мать. Вообще. Будто ее никогда не существовало. Отец не сохранил ее фотографий, наверное, это было для него слишком болезненно. Поэтому я знала о ней только по его рассказам: мол, симпатичная