Сюрприз для Александрины. Наталия Ломовская

всегда дают теплого молока и укладывают в постель. Я чувствую усталость целого дня, она отдается у меня в груди неприятной дрожью, от этой дрожи хочется хныкать. Все же мама сажает меня в машину, и тут я вспоминаю, что мы забыли барашка.

      Моего чудесного мягкого барашка, чья белая шерстка пахнет так знакомо и приятно! Кудрявого, мягкого барашка с доброй и кроткой мордочкой! Я не расстаюсь с ним ни на минуту, он всегда со мной – и за едой, и на прогулке, и во время сна.

      Как же я могла забыть своего барашка? Он должен ехать с нами!

      Дверь захлопывается с неумолимым ужасным лязгом.

      Я бью по спинке водительского кресла. Я встаю ногами на сиденье и обнимаю маму за голову, за лицо.

      – Мамочка, вернемся, вернемся за барашком!

      Она отводит мои руки от своего лица, отбрасывает их, говорит мне что-то. Она убеждает, увещевает и обещает, смысл ее слов ускользает от меня, но по тону я понимаю – мы не вернемся за барашком, он где-то в темноте, один…

      Может быть, плачет и зовет меня.

      Эта мысль причиняет мне физическую боль, и я снова кричу и умоляю.

      Но мои крики заглушает визг тормозов. Машина закладывает крутой вираж, я валюсь на обмякшую, неподвижную сестру. Мир переворачивается, я стукаюсь обо что-то головой. Я слышу крики. Меня хватают, тормошат, я лечу по воздуху куда-то, и вдруг рядом появляется мой барашек. Я обнимаю его и проваливаюсь в забытье.

      Я никому и никогда не рассказывала про это воспоминание. Да и кому оно могло показаться интересным? Только Аптекарю и Ирине Давыдовне – а им и без того были знакомы обстоятельства смерти моей сестры и матери…

      Только вот догадывается ли кто, что в этой смерти могла быть виновата я?

      Что это я кричала, плакала, била ногами по креслу и хватала мать руками за лицо, чтобы она вернулась за моим барашком?

      Безусловно, моя истерика ее отвлекала. Она не могла сосредоточиться на дороге и врезалась во что-то или столкнулась с другой машиной. По злой иронии судьбы я, виновница трагедии, осталась в живых.

      А обе они – погибли.

      Не потому ли отец ко мне так холоден и равнодушен?

      Быть может, это и не равнодушие, а старательно сдерживаемая ненависть?

      Даже если он и не знает, какую страшную роль сыграл в этой истории мой белый барашек…

      Но вдруг Аптекарь сравнивает меня с моей сестрой, живой, смешливой и ласковой девочкой, обожавшей сидеть у него на коленях и обниматься?

      Вдруг он думает про себя – пусть бы та, другая, осталась в живых?

      А эта – молчаливая, мрачная и угрюмая девица – погибла бы.

      У него могла быть совсем другая дочь. Она бы оживила своим присутствием этот большой, холодный дом. Она бы придала лоск его богатству. Она бы хохотала и пела, вышла замуж, родила бы внуков-богатырей. Двух или трех наследников.

      А на меня надежда плохая.

      Или он думал о моей матери?

      Ведь недаром Аптекарь так и не женился после ее гибели.

      А он был еще молод. Он мог бы жениться еще раз десять. Как многие его соратники – на