История науки о языке. Л. Л. Нелюбин

внимания: составлялись алфавиты, делались глоссы, выполнялись переводы, сочинялись оригинальные произведения… Сколь ни неравноправен был их статус по сравнению с латынью, но подобная деятельность, несомненно, способствовала постепенному повышению их престижа, а тем самым – подготавливала почву для их превращения в объект научного изучения. В этой связи историки языкознания обращают особое внимание на исландские трактаты XII в., в которых рассматривается вопрос об использовании латинского письма применительно к исландскому языку и в связи с этим описывалась сама исландская фонетика. К концу Средневековья эта тенденция проявилась уже достаточно отчетливо, отразившись, в частности, в знаменитых словах Данте Алигьери о том, что народный язык «благороднее» латыни, поскольку первый – язык «природный», а второй – «искусственный».

      Во-вторых, было отмечено и то обстоятельство, что ходячее определение латыни как «мертвого» языка, верное в том смысле, что он не являлся родным для какого-либо этнического коллектива, отнюдь не столь верно в других отношениях. «Латинский язык не был мертвым языком, и латинская литература не была мертвой литературой. По-латыни не только писали, но и говорили; это был разговорный язык, объединявший немногочисленных образованных людей того времени: когда мальчик-шваб и мальчик-сакс встречались в монастырской школе, а юноша-испанец и юноша-поляк – в Парижском университете, то, чтобы понять друг друга, они должны были говорить по-латыни. И писались на этом языке не только трактаты и жития, а и обличительные проповеди, и содержательные исторические сочинения, и вдохновенные стихи»[10]. Кстати, это сказалось и на своеобразной «диалектизации» средневековой латыни: появляются изменения в произношении, словоупотреблении, в меньшей степени – в грамматике. В литературе описаны даже случаи, когда ученые из разных стран, говоря на «своем» варианте латинского языка, уже с трудом понимали, а иногда и вообще не понимали друг друга. Отсюда возникла необходимость соответствующей коррекционной работы: в ту же грамматику Присциана стали вноситься поправки, отражающие указанный процесс.

      В-третьих, с развитием средневекового мировоззрения в первую очередь философского, грамматика привлекает внимание уже и в чисто теоретическом отношении: появляются труды, в которых делаются попытки осмыслить явления языка и интерпретировать их в более широком аспекте. В этом смысле средневековых мыслителей, занимавшихся названными проблемами, можно в какой-то мере считать предтечами общего языкознания.

      Наконец, в-четвертых, в сочинениях авторов позднего Средневековья, когда в орбите внимания ряда средневековых мыслителей оказались и такие языки, как греческий, еврейский, арабский, стали звучать идеи о том, что помимо общей логической основы в языках имеются и довольно значительные различия, сказывающиеся, например, в трудностях при переводе (эту мысль наиболее отчетливо высказал Роджер Бэкон).

      Возвращаясь к вопросу

10

Памятники средневековой латинской литературы 4–5 вв. / Ред. М.В. Грабарь-Пассеки М.Л. Гаспаров. М., 1970. С. 5.