Вера, Надежда, Виктория. Иосиф Гольман

побаливает, – сказала женщина.

      У Веры сразу отпустило внутри.

      Горло побаливает – это точно несмертельно.

      Только теперь она обратила внимание на лицо женщины. Она уже научилась разбираться в лицах.

      Это, несомненно, была ссыльная немка.

      Их много было. Выслали их из Поволжья еще в начале войны, выдернув из сытой, весьма обеспеченной и размеренной жизни, в холодную чужую степь. Как ни странно, эти самые что ни на есть европейцы и в Средней Азии остались немцами. Нет, они умирали от голода и холода так же, как все остальные бедолаги. Но привычка к упорному, каждодневному и всегда хорошо осмысленному труду сделала их, поначалу нищих и надолго бесправных, заметно отличающимися от местного населения.

      Через десять лет ссылки они уже не голодали. Или не так голодали, как окружающие. У них были небольшие, но аккуратные и очень чистые дома. За отсутствием кирх они молились по очереди в домах соседей. Дети все умели говорить по-немецки и хоть ходили в ношеных-переношеных одежках – но чистые, умытые, с аккуратными штопками на штанах и рубашках.

      – Как вас зовут? – спросила Вера, легонько дотронувшись до рукава чистенькой белой блузки мамаши.

      – Марта, – сказала та. – Можно Маша, – виновато добавила она.

      – Зачем же Марту звать Машей? – улыбнулась Вера. Она не разделяла мнения партии и правительства о коллективной вине высланных немцев и не испытывала к ним никаких враждебных чувств. Тем более что война давно закончилась.

      – Все будет хорошо, Марта, – сказала Вера. – Пойду посмотрю вашего сына.

      – Пожалуйста… – начала немка, но так и не сформулировала просьбу. Наконец выдавила: – Было четверо, осталось двое. И муж умер.

      – Ничего, теперь все будет улучшаться, – поддержала ее докторша. Действительно, ходили слухи, что немцев хоть и не пустят обратно, но восстановят в гражданских правах. А то, что они умели закрепляться и выживать в любых условиях, они уже доказали.

      Бледное лицо женщины разгладилось, и на нем появилось некое подобие улыбки.

      «Бедняга», – пожалела ее Вера. Видно было, что женщине досталось…

      Но ведь теперь действительно будет лучше. Вон карточки постепенно отменяют. Фильмы веселые в кино показывают. Да и каждый Новый год все далее отодвигает людей от прошедшей страшной войны.

      Она прошла сквозь скрипучие двери главного входа. Этот вход ничем не отличался от выхода во двор или от входа в приемный покой, но все почему-то называли его именно так – главный.

      В ноздри ударил привычный запах дезинфекции и лекарств.

      Сразу стало хорошо на душе.

      Это и есть счастье: каждый день заниматься тем, что радует тебя больше всего на свете.

      – Как дела, Василий Гаврилович? – спросила она у пожилого фельдшера, который, заклеив языком здоровенную самокрутку, шел ей навстречу, на улицу, принять внутрь порцию едчайшего дыма.

      – Нормально, Вера Ивановна, – улыбаясь, ответил он.

      Они отлично