Пашня. Альманах. Выпуск 4. Creative Writing School

и лучшему богу», что-то вроде. В языческом Риме использовалось, потом в христианский переехало.

      – Вроде как дружба культур, значит. Жвачка. В Бога веришь?

      – Нет. Ликер жалую.

      Вовик резко качнулся, будто разбуженный на конечной станции алкоголик.

      – А название у твоих приятелей какое?

      – «Софья Палеонтолог».

      – Да… Если б среди воров в законе были дамы, у одной из них точно была бы такая кликуха. Ну, типа, девочка Соня, злобная такая умница из бедной семьи, неоконченный биофак, дно, нищета, зона, то-се, ангел-хранитель, торговля, потом немножко рэкет, охранные агентства. А на шестидесятилетие ей дарят чучело какого-нибудь мелкого хератопса.

      – У меня тетка таксидермист, – сам не зная зачем, сказал Сопов и уставился на тропу.

      Те же, кто еще утром озабоченно подворачивал штаны и пробовал коснуться грязевых луж носками обуви, теперь спокойно переходили тропинку босиком и вброд, и выбирались из жижи в одинаковых коричневых гольфах едва ли не до колен. Пытаясь смеяться шепотом, пронеслась в полуметре девица. Добежала до полянки и тенью стала плясать там в одной ей ведомом стиле, размахивая верхом от купальника.

      – Во дает… – крякнул Вовик, поднимаясь. – Я тоже побегу, наверное. Надо успеть вписаться к кому-то. Давай, короче! Я тебе позвоню как-нибудь, да?

      – Каким, интересно, образом, – ровно произнес Сопов и только теперь понял, что дрожит по-дворняжьи на своем бревне.

      – Да блин, кто орет? – буркнула ближняя желтая палатка с нашивками.

      Вовик доплелся до кромки травяного островка и, чавкнув было кроссовкой в грязь, обернулся и вскинул кулак.

      – Но пасаран! Я Вовик! – и окончательно исчез.

      Ближе к ночи Сопова нашел Штейн, единственный в округе одетый по погоде – в древний полосатый свитер – и, называя Петром Георгиевичем (Штейн уже немного выпил), повел к остальным, потому что «честно, нет совершенно никакого смысла сидеть как сыч на завалинке». Он говорил с интонацией переспроса, всякая его фраза виляла нелепым хвостишкой. Интонационная конструкция номер три, филфак, первый курс, первый семестр, вспомнил Сопов. Они прошли мимо дредастой компании с шестью джембе на пятерых и плакатом «Мы сидим, а они рубят лес!», мимо покосившегося книжного развала, мимо освещенной светодиодными фонариками доски объявлений на перекрестке («Пропала тульпа. Звонить Сергею по номеру…»), мимо онемевшей электронной сцены и тихой фолковой. Любя и собирая на виниле то, о чем в музыкальных магазинах чаще всего не имели понятия, рядом с живой психоделической группой Сопов чувствовал себя детективом-недоучкой, преследующим каких-нибудь призрачных воров: за что браться, что читать, что слушать? Но Штейн, носивший в выцветшем рюкзачке нераспакованную пачку басовых струн Rotosound (только с плоской обмоткой!), газету «Ведомости» и пустой спичечный коробок из девяносто второго года, был и вовсе непроницаем. Глядя на пушистое длинноносое пятно, в которое превратилась