Anabasis. Право на настоящее. Игорь Чураков

диагноз и назначили курс лечения. Опухоль, оказалось, резать уже нельзя – неоперабельная. Вторая новость – что злокачественная. Третья – что уже до третьей стадии дошло. Объем опухоли – полтора литра. И в малом тазу – все придавило-перекрыло.

      А мы-то думали: приедем, вырежут – и домой, к братикам. А тут – та самая история про рожки да ножки. Впереди нам обещают еще год-полтора больничного бытия: химия, облучение, еще раз химия. Так что настраиваться на эту жизнь придется всерьез и надолго.

      Говорю сыночку: «Надо, Владик, волосики обрезать, пока сами лезть не начали. А то будет подушка вся в волосах». Владик – ни в какую: «Что я совсем лысый буду?» Я убеждаю, примеры привожу, Нагиева того самого и прочих. Ладно, уговорил. Повел в парикмахерскую внизу стричься. Она платная, но больных детей стригут бесплатно. Постригли все наши светлые пушистые волосенки, стал теперь Владик как все.

      Не во всем, правда. Детки здесь все с планшетами-смартфонами сидят, пальчиками тычут, в игры играют, ролики смотрят. Мамы на кухне кулинарными изысками занимаются, телевизор в палате смотрят или в коридоре за жизнь толкуют. Чем еще женщинам заняться?

      А публика здесь, в основном, женщины. Мамочки, бабушки, тети. Это у меня Галя с четырьмя детьми дома осталась: стирки, уборки, готовки, куры-утки-козочки. Куда она поедет? Вот я тут службу и несу.

      Осмотрелся я вокруг себя, обнаружил школу при больнице с очень неплохой библиотекой. Набрал кучку книг для себя и Владика. Храм еще здесь обнаружился, в бывшем конференц-зале.

      А тут как раз Пасха началась. Пойду, думаю, на службу. А РДКБ, надо сказать, большой комплекс на Ленинском проспекте. Дюжина корпусов на полторы тысячи мест. Плюс родители, вроде меня, детишек блюдут. Настоящий город, одним словом. Пришел, а народу немного, десятка полтора и тех не наберется. Одни женщины, мужчин – один-два.

      Вот тут-то я и задумался. Ну ладно, в миру живем в суете, голову не поднять к небу. Забота, работа, семья, магазины. Выспаться, отдохнуть еще надо. А здесь вокруг – больные дети. Тяжело больные. С месячного возраста, совсем крохи. Что еще должно с нами случиться, чтобы душу с мертвой точки сдвинуть? А они не сдвигаются – ни души, ни мозги. Наверное, пока сам не свалишься.

      Наша палата размещалась как раз у вахты. Место было бойкое – телефон, бумаги, вопросы-ответы. Напротив стояли мягкие диванчики, как бы местный «Гайд-парк», где постоянно «кучковались» мамы. Компания собралась бойкая, шумная, боевитая – глаз радуется: коня на скаку и прочее. Полутонов здесь не признают, обсуждение идет в полный голос: бабий зычный хохот – аж на весь коридор. А время – послеобеденное, «тихий час».

      – Девочки дорогие, – высунул я голову из-за двери, – температура у сыночка под сорок, всю ночь не спал. Уснул только под утро. Потише чуть можно? Или подальше идите, в игровую комнату.

      «Девочки» встали дыбом в борьбе за свои права. Идти подальше предложено было мне, вместе с советами по должному уходу за сыном и своевременному вечернему