Лето бабочек. Хэрриет Эванс

оторвала ее и пошла стрелка. Я сказала, стараясь не выдавать свое нетерпение:

      – Я работаю, Себастьян, что там у тебя?

      – Не клади трубку. Моя мама хочет тебя видеть.

      – Цинния… хочет видеть меня?

      – Точно.

      – Не хочу показаться грубой, Себастьян, но… эм… зачем?

      – Ну, мы же все еще друзья, да, Салли? – Одно время мы звали друг друга Гарри и Салли, в один из тех периодов, когда мы давали друг другу клички, чтобы объяснить нашу странную ситуацию.

      – Да, мы друзья. Но твоя мама так не считает, правда?

      – Я все же думаю, что тебе не следовало бросать в нее ту вазу.

      – Я не разбивала эту чертову вазу… – Я остановилась. – Послушай. Я на работе. Не беси меня.

      – Но тебя так легко бесить, Нинс. – Он смеялся; я ничего не ответила. – Нет. Честно. Не знаю, по какому поводу, правда, она просто сказала, что хочет тебя видеть. Сказала, что должна тебе что-то сказать.

      На самом деле, Цинния приглашала меня в Хай Мид Гарденс на чай за шесть месяцев до того, как наш брак развалился. Мы сидели в длинной, низкой гостиной с потертым паркетом, на стенах висели фотографии счастливой семьи Фейрли за работой и за игрой, сделанные в разные годы. У Циннии было наше с Себастьяном свадебное фото в рамочке, но надо сказать – она его так и не повесила, только прислонила к стене на тумбочке. Ни к чему портить штукатурку гвоздем для этой фотографии. Конечно, она была права.

      Она подала сэндвичи с огурцом и те бисквиты с жесткой розовой и шоколадной глазурью – те самые, которые так хорошо смотрятся, но на самом деле отвратительные. Она сказала мне, что «пыталась со всем этим справиться». Что я «сломала ему жизнь» и «превратила его в ничтожество». Что если бы я его любила, я бы ушла и никогда не звонила бы ему больше.

      Ирония в том, что в итоге я так и сделала. Не потому что была с ней согласна, а потому что к тому времени мы сами к этому пришли. Смешно вспоминать, как тогда было больно. Та Нина – совсем другой человек по сравнению с сегодняшней мной: она была безбашенная, отчаянная и беззаботная. Цинния тоже была частью той жизни, моей старой жизни, полной драмы, в которой нормально было плакать и рыдать на людях, заниматься всю ночь любовью, когда Лондон был полон возможностей, дни были бесконечные, и я верила, что я та самая девушка, которая жила – а не пустая, всегда-наблюдающая-но-ничего-не-делающая Нина, на задворках которой я была раньше, прежде чем встретила его, и какой я остаюсь сейчас.

      Я даже не знаю, что бы я сейчас сказала Циннии, если бы мы встретились. Я сглотнула и переложила трубку в другую руку.

      – Ты еще тут? – мягко сказал Себастьян.

      – Да. Извини, Себастьян. Просто скажи, что не дозвонился до меня. Я сейчас очень занята, в любом случае. – Я замолчала. – Хорошо?

      – Конечно, – ответил Себастьян, и мне захотелось, чтобы он попросил меня еще раз. – Ты должна как-нибудь заглянуть к моим родителям на обед. Они были бы рады тебя видеть, я точно знаю. Вообще, я имею в виду, что ты уже столько у них не была.

      – Конечно, – сказала я еле слышно.

      – И кстати, мы так и не