Лето Господне. Повести. Иван Шмелев

вам грызться, – говорит строго Горкин. – А вот, погадаю-ка я вам, с тем и зашел. Поди-ка, Матреш, в коморку ко мне… там у меня, у божницы, листок лежит. На, ключик.

      Матреша жмется, боится идти в пустую мастерскую: еще чего привидится.

      – А ты, дурашка, сернички возьми, да покрестись. Мартын-то? Это он мне так, со сна привиделся, упокойник. Ничего, иди… – говорит Горкин, а сам поталкивает меня.

      Матреша идет нехотя.

      – Вот у меня Оракул есть, гадать-то… – говорит Гаврила, – конторщик показать принес. Говорит – все знает! Оракул…

      Он лезет на полати и снимает пухлую трепаную книжку с закрученными листочками. Все глядят. Сидит на крышке розовая дама в пушистом платье и с голыми руками, перед ней золотое зеркало на столе и две свечки, и в зеркале господин с закрученными усами и в синем фраке. Горкин откладывает странички, а на них нарисованы колеса, одни колеса. А как надо гадать – никто не знает. Написано между спицами – «Рыбы», «Рак», «Стрелец», «Весы»… Только мы двое с Горкиным грамотные, а как надо гадать – не сказано. Я читаю вслух по складам: «Любезная моя любит ли меня?», «Жениться ли мне на богатой да горбатой?», «Не страдает ли мой любезный от запоя?»… И еще, очень много.

      – Глупая книжка, – говорит Горкин, а сам все меня толкает и все прислушивается к чему-то. Шепчет:

      – Что будет-то, слушь-ка… Матреша наша сейчас…

      Вдруг раздается визг, в мастерской, и с криком вбегает, вся белая, Матреша.

      – Матушки… черт там, черт!.. ей-ей, черт схватил, мохнатый!..

      Все схватываются. Матреша качается на лавке и крестится. Горкин смеется:

      – Ага, попалась в лапы!.. Во, как на Святках-то в темь ходить!..

      – Как повалится на меня из двери, как облапит… Не пойду, вовеки не пойду…

      Горкин хихикает, такой веселый. И тут все объясняется: скрутил из тулупа мужика и поставил в двери своей каморки, чтобы напугать Матрешу, и подослал нарочно. Все довольны, смеется и Матреша.

      – На то и Святки. Вот я вам погадаю. Захватил листочек справедливый. Он уж не обманет, а скажет в самый раз. Сам царь Соломон Премудрый! Со старины так гадают. Нонче не грех гадать. И волхвы гадатели ко Христу были допущены. Так и установлено, чтобы один раз в году человеку судьба открывалась.

      – Уж Михайла Панкратыч по церковному знает, что можно, – говорит Антипушка.

      – Не воспрещается. Царь Саул гадал. А нонче Христос родился, и вся нечистая сила хвост поджала, крутится без толку, повредить не может. Теперь даже которые отчаянные люди могут от его судьбу вызнать… в баню там ходят в полночь, но это грех. Он, понятно, голову потерял, ну и открывает судьбу. А мы, крещеные, на круг царя Соломона лучше пошвыряем, дело священное.

      Он разглаживает на столе сероватый лист. Все его разглядывают. На листе, засиженной мухами, нарисован кружок, с лицом, как у месяца, а от кружка белые и серые лучики к краям; в конце каждого лучика стоят цифры. Горкин берет хлебца и скатывает шарик.

      – А ну, чего скажет гадателю сам святой царь Соломон… загадывай кто чего?

      – Погоди, Панкратыч, – говорит Антипушка, тыча в царя Соломона пальцем.

      – Это