Юмористические рассказы. Михаил Зощенко

в театр сесть? Звонили, может быть.

      А она говорит:

      – Нет.

      И берет третье.

      Я говорю:

      – Натощак – не много ли? Может вытошнить.

      А она:

      – Нет, – говорит, – мы привыкшие. – И берет четвертое.

      Тут ударила мне кровь в голову.

      – Ложи, – говорю, – взад!

      А она испужалась. Открыла рот, а во рте зуб блестит.

      А мне будто попала вожжа под хвост. Все равно, думаю, теперь с ней не гулять.

      – Ложи, – говорю, – к чертовой матери!

      Положила она назад. А я говорю хозяину:

      – Сколько с нас за скушанные три пирожные?

      А хозяин держится индифферентно – ваньку валяет.

      – С вас, говорит, за скушанные четыре штуки столько-то.

      – Как, – говорю, – за четыре?! Когда четвертое в блюде находится.

      – Нету, – отвечает, – хотя оно и в блюде находится, но надкус на ем сделан и пальцем смято.

      – Как, – говорю, – надкус, помилуйте! Это ваши смешные фантазии.

      А хозяин держится индифферентно – перед рожей руками крутит.

      Ну, народ, конечно, собрался. Эксперты.

      Одни говорят – надкус сделан, другие – нету.

      А я вывернул карманы – всякое, конечно, барахло на пол вывалилось – народ хохочет. А мне не смешно. Я деньги считаю.

      Сосчитал деньги – в обрез за четыре штуки. Зря, мать честная, спорил.

      Заплатил. Обращаюсь к даме:

      – Докушайте, – говорю, – гражданка. Заплачено.

      А дама не двигается. И конфузится докушивать.

      А тут какой-то дядя ввязался.

      – Давай, – говорят, – я докушаю.

      И докушал, сволочь. За мои-то деньги.

      Сели мы в театр. Досмотрели оперу. И домой.

      А у дома она мне и говорит своим буржуйским тоном:

      – Довольно свинство с вашей стороны. Которые без денег – не ездют с дамами.

      А я говорю:

      – Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выражение.

      Так мы с ней и разошлись.

      Не нравятся мне аристократки.

1923

      Жертва революции

      Ефим Григорьевич снял сапог и показал мне свою ногу. На первый взгляд ничего в ней особенного не было. И только при внимательном осмотре можно было увидеть на ступне какие-то зажившие ссадины и царапины.

      – Заживают, – с сокрушением сказал Ефим Григорьевич. – Ничего не поделаешь – седьмой год все-таки пошел.

      – А что это? – спросил я.

      – Это? – сказал Ефим Григорьевич. – Это, уважаемый товарищ, я пострадал в Октябрьскую революцию. Нынче, когда шесть лет прошло, каждый, конечно, пытается примазаться: и я, дескать, участвовал в революции, и я, мол, кровь проливал и собой жертвовал. Ну а у меня все-таки явные признаки. Признаки не соврут… Я, уважаемый товарищ, хотя на заводах и не работал и по происхождению я бывший мещанин города Кронштадта, но в свое время был отмечен судьбой – я был жертвой революции. Я, уважаемый товарищ, был задавлен революционным мотором.

      Тут Ефим Григорьевич торжественно посмотрел на меня и, заворачивая ногу в портянку, продолжал:

      – Да-с,