Нетерпение сердца. Мария Стюарт. Стефан Цвейг

разумеется, – сказал Каниц, он все еще не пришел в себя. – Я непременно дождусь господина Петервица. («К чему ее поправлять?» – подумал он.) Но если вы сочтете возможным, если это не затруднит вас, сударыня, я быстренько осмотрел бы все – и делу конец. Как обстоит с движимостью, что-нибудь изменилось?

      – Нет, нет, – поспешно ответила она, – ничего, совершенно ничего не изменилось. Если вам угодно убедиться…

      – Это очень любезно с вашей стороны, фрейлейн, – сказал Каниц, поклонившись, и оба вошли в дом.

      В гостиной он прежде всего взглянул на четыре картины Гварди, – вы их знаете, господин лейтенант, – а затем в соседней комнате, где сейчас будуар Эдит, – на стеклянный шкаф с китайским фарфором, вышивками и статуэтками из восточного нефрита. «Все на месте! – вздохнул он с облегчением. – Петрович ничего не украл, этот дурень предпочитает наживаться на овсе, картофеле и ремонте». Между тем фрейлейн Дитценгоф, видимо стесняясь мешать незнакомому господину, беспокойно озиравшемуся по сторонам, открыла ставни. В гостиную хлынул свет. Через высокие застекленные двери террасы был хорошо виден парк. «Надо с ней завести разговор, – подумал Каниц, – не выпускать из рук! Расположить к себе».

      – Какой отсюда красивый вид на парк! – начал он, глубоко вздохнув. – Здесь, наверное, чудесно живется.

      – Да, чудесно, – послушно подтвердила она, но ее слова прозвучали не совсем искренне. Каниц сразу почувствовал, что это запуганное создание разучилось открыто возражать.

      Немного помолчав, она добавила, как бы поправляясь:

      – Правда, госпожа княгиня здесь никогда не чувствовала себя хорошо. Она говорила, что вид равнины нагоняет на нее тоску. По-настоящему ей нравились только море и горы. Здешняя природа казалась ей слишком пустынной, а люди… – Она снова запнулась.

      «Ну поддерживай же разговор, – напомнил себе Каниц. – Старайся установить контакт!»

      – Но вы, фрейлейн, надеюсь, останетесь тут?

      – Я? – Она невольно подняла руки, как бы желая отстранить от себя что-то неприятное. – Я?.. Нет! О нет! Что мне здесь делать одной в этом огромном доме?.. Нет, нет. Сразу же уеду, как только все уладится.

      Каниц украдкой рассматривал ее. Какой она кажется маленькой в этом большом зале, бедная хозяйка Кекешфальвы. А ее можно было бы назвать хорошенькой, если бы она не была так бледна и запуганна; это узкое удлиненное лицо с опущенными ресницами напоминает дождливый пейзаж. Глаза нежно-васильковые, мягкие и теплые, но они, не осмеливаясь взглянуть открыто, снова и снова пугливо прячутся за ресницами. Как тонкий знаток человеческой природы, Каниц сразу понял, что перед ним надломленное существо. Человек без воли, из которого можно вить веревки. А если так, значит, не упускай случая, заводи разговор! Соболезнующе нахмурив брови, он осведомился:

      – Но что тогда будет с вашей прекрасной усадьбой? Ведь тут нужна рука, твердая рука.

      – Не знаю, не знаю, – нервно произнесла она. По ее хрупкому телу пробежала дрожь.

      И в это мгновение Каниц