Джейн Эйр. Грозовой перевал. Эмили Бронте

и колокольчиков, ни под шляпками грибов, ни в тени старых, обвитых плющом ветхих стен мне эльфов не найти, я пришла к печальному выводу, что все они перекочевали из Англии в какую-нибудь дикую, неведомую страну, где кругом только густой девственный лес и где почти нет людей, – тогда как лилипуты и великаны действительно живут на земле; и я нисколько не сомневалась, что некогда мне удастся совершить дальнее путешествие и я увижу собственными глазами миниатюрные пашни, долины и деревья, крошечных человечков, коров, овец и птиц одного из этих царств, а также высокие, как лес, колосья, гигантских догов, чудовищных кошек и подобных башням мужчин и женщин другого царства. Но когда я теперь держала в руках любимую книгу и, перелистывая страницу за страницей, искала в ее удивительных картинках того очарования, которое раньше неизменно в них находила, – все казалось мне пугающе-мрачным. Великаны представлялись долговязыми чудищами, лилипуты – злыми и безобразными гномами, а сам Гулливер – унылым странником в неведомых и диких краях. Я захлопнула книгу, не решаясь читать дальше, и положила ее на стол рядом с нетронутым пирожком.

      Бесси кончила вытирать пыль и прибирать комнату, вымыла руки и, открыв в комоде ящичек, полный красивых шелковых и атласных лоскутков, принялась мастерить новую шляпку для куклы Джорджианы. При этом она запела:

      В те дни, когда мы бродили

      С тобою, давным-давно…

      Я часто слышала и раньше эту песню, и всегда она доставляла мне живейшее удовольствие; у Бесси был очень приятный голос – или так, по крайней мере, мне казалось. Но сейчас, хотя ее голос звучал так же приятно, мне чудилось в этой мелодии что-то невыразимо печальное. Временами, поглощенная своей работой, она повторяла припев очень тихо, очень протяжно, и слова «давным-давно» звучали как заключительные слова погребального хорала. Потом она запела другую песню, еще более печальную:

      Стерты до крови ноги, и плечи изныли,

      Долго шла я одна среди скал и болот.

      Белый месяц не светит, темно, как в могиле,

      На тропинке, где ночью сиротка бредет.

      Ах, зачем в эту даль меня люди послали,

      Где седые утесы, где тяжко идти!

      Люди злы, и лишь ангелы в кроткой печали

      Сироту берегут в одиноком пути.

      Тихо веет в лицо мне ночная прохлада,

      Нет ни облачка в небе, в звездах небосвод.

      Милосердие Бога – мой щит и ограда,

      Он надежду сиротке в пути подает.

      Если в глушь заведет огонек на трясине

      Или вдруг оступлюсь я на ветхом мосту, —

      И тогда мой Отец сироты не покинет,

      На груди у себя приютит сироту[2].

      – Перестаньте, мисс Джейн, не плачьте, – сказала Бесси, допев песню до конца. Она с таким же успехом могла бы сказать огню «не гори», но разве могла она догадаться о том, какие страдания терзали мое сердце?

      В то утро опять зашел мистер Ллойд.

      – Уже

2

Перевод Т. Казмичевой.