Ковчег Лит. Том 2. Сборник

двести десятая палата – напротив перевязочной, я уже тяну руку к дверной ручке, чтобы спрятаться, но вдруг вижу, что в коридоре на меня уважительно смотрят больные в халатах. Аха! Надо было вопить громче! О чем-то надо же будет с ними говорить! Это Л. А. знает правду:

      – Первая перевязка неприятная.

      И я знаю, а им ни к чему. Л. А. – не выдаст. Цари не болтают секретов.

      – Здравствуйте, – говорю я всем сразу и улыбаюсь.

      – Больно, да?

      – Да, – улыбаюсь я и печально киваю головой, изображая посттравматическую скорбь.

      Мне открывают дверь в палату. Я вешаю юбку, забираюсь на кровать и смотрю на синицу.

      – Не больно!

      – Правда?

      – Правда. Буду есть, и пить надо.

      – Правда-врун-чик-чик-чик. Я слышала.

      – У тебя таких ушей нет, – показываю я синице язык, она обиженно отворачивается.

      Я снимаю с подоконника холодную воду и йогурт со смешной крышкой, в которой прыгают хлопья. Лежу и улыбаюсь.

      Приходит Зеленое Облако.

      – Ну что? Ты как? Ничего не беспокоит?

      Меня? Беспокоит, конечно. Я вообще беспокойная.

      – Нет, если вы про «не тошнит ли?» или что-то вроде, то нет, все хорошо. Воду пью.

      – Ну и хорошо, – исчезая, говорит Зеленое Облако.

      Звоню маме: мне нужно пустырник, халат и чай в термосе. Здесь чай гадкий – я уже вылила в раковину, чтобы не тошнило.

      Стало скучно, я встала, чтобы подвигаться и привести себя в состояние – ну хотя бы моей веселой синицы. И надо дойти до туалета. Он в конце коридора – это целая аллея!

      Охая, выполняя какие-то упрямые загадочные движения, я, под неодобрение своих старушек, натянула брюки, достала вторую резинку для волос и, сделав два хвоста, поковыляла в туалет.

      – О! – говорит санитарка. – Красивая какая, а костюм! И хвостики сделала!

      В туалете было хорошо. Холодно. Самостоятельно. А ведь мы не ценим, что умеем сами ходить в туалет. Хоть ноги всем временно поотрывай! Мы еще не знаем, что свобода передвижения не у всех бывает навсегда. Баба Зина сейчас абсолютно не свободна. А я свободна, я уже хожу. «Славься, славься, русский царь… больно, блин!» – громко пою я в туалете.

      На обратном пути я беру себе свежую простыню, перестилаю кровать, ощущая, как приятно двигаться, как просыпаются спина и плечи, как легко я все сбрасываю и переворачиваю матрас – я сильная. Ночную пеленку с простыней несу в санитарную комнату – у меня уважительная причина, чтобы еще походить. Можно еще ходить по палате, хочется музыки и танцев (Л. А. же не знает, как я могу ходить по палате).

      Потом стою перед зеркалом, переплетаюсь в косы. Мне тридцать семь лет, я плету себе две косички, в больнице можно. В больнице это удобно, заплелся и лежи на подушке – ничего не мешает. И всем плевать.

      Я читаю. Спать не хочется. Есть не хочется. Утро прошло. На пляже хорошо, но жарко.

Когда больно

      Далианская подруга наводит на острове порядок: придвигает кровать к стенке, выравнивает тумбочку. Достает из сумки заказанное большое махровое полотенце и что-то еще… ох (руккола пахнет!) вкусную