ГИПЕРБОЛА ЖИТИЯ. Владимир Анатольевич Маталасов

давно уже пора трубить отход ко сну – как говорится: «Иди, друг, труба зовёт, мать твою в шпангоут!», – а я вас тут всё байками да словесами кормлю. Вон и товарищ твой… – возникла непредвиденная заминка.

      – Чубчик, Манюня, – подсказал Иван Абрамыч..

      – Манюня… Это что, имя такое?

      – Меня в детстве так называли, – пояснил Чубчик.

      – А по-всамделишному, и по батюшке тоже?

      – Мануил Сафронович Чубчик.

      – Странная и, главное, редкая фамилия, – возвёл брови к потолку Монблан Аристархович. – Ну да ладно. Вот я и говорю: у обоих вас глаза на грани замыкания, в особенности у Мануила Сафроныча. Отдаю должное его выдержке: слушает. Молчит, не перебивает. Редкое качество в наше время, особенно у молодёжи. Сейчас вы, как я понимаю, переживаете тяжкие времена, а я буду отсутствовать полгода. Вот вам на первое время воспомоществование. – Кочергин-Бомбзловский вынул из внутреннего кармана пиджака, видимо, заранее подготовленные деньги в виде двух пачек и протянул Ивану Абрамычу. – Здесь ровно пятьдесят тысяч рублей, можешь не считать.

      – Последней бы свиньёй я был, если б стал считать. А во-вторых, Монбланушка, побойся Бога: я тебе никогда не смогу вернуть такую сумму. – Говоря это. Иван Абрамыч дрожащей рукой вытирал от волнения выступивший на лбу пот. Я таких денег, за один раз, сроду не видывал. Ты что? Хочешь сделать меня вечным должником?

      – Бери, бери Абрамыч, не переживай, – попытался он успокоить гостя. – Это безвозмездно, в знак нашей с тобой старой дружбы. Я и расписки-то с тебя никакой не возьму. Ведь ты со своим другом на сегодняшний день испытываешь не лучшие времена. Не так ли?

      – Да как тебе сказать, – замялся Иван Абрамыч, пытаясь не потерять своего лица и достоинства. – Не всегда…

      – Ладно, ладно, – не дал договорить ему Монблан Аристархович. – Верю, но лишние деньги не помешают. Считай, что я тебе их дарю. Бери, сделай милость, – и он силой сунул в трясущиеся руки друга пачки банкнот.

      – Ты вот уезжаешь, а когда же я тебе отдам те пятьсот, что занял намедни?

      – А ты и не отдавай. Считай, что ты у меня их и не занимал. Ну, хватит о деньгах. Сейчас лето. Город, пыль, разные там выхлопные газы, шум-гам. Отсюда вытекает мой вам совет: поезжайте-ка в деревню, на вольные хлеба, ближе к патриархальному быту, простому люду, слейтесь с природой. Покой, тишь, свежий воздух – благодать неземная. Даю координаты: деревня Зелёнкино, что в сорока километрах отсюда – надо ехать электричкой, – хутор Фёклы Авдотьевны Загогульки, моей родной тётки. Ей сто два года. Угнаться за ней можно, но – трудно. Она ещё отлично плавает и ныряет. Вёдра на коромыслах – так это для неё раз плюнуть. Там ещё в полуверсте от её избы – между ней и деревней, – церковка деревянная стоит рядом с погостом. Я ей записочку вместе с вами отправлю. Гостите хоть до конца лета, а понравится, так и дольше…

      Уснули с первыми петухами.

      4. Иван Абрамыч и Манюня отправляются на отдых в деревню Зелёнкино, на постой к Фёкле Авдотьевне