Иная. Песня Хаоса. Мария Токарева

отчима не давали покоя, а он, бывало, ходил в лес на волков. Один раз с отрядом охотников даже убил медведя. Но известно, что люди порой хуже зверей, а то и самих созданий Хаоса. Так отчим и оказался совершенно бессилен.

      «Это все не со мной, не со мной!» – твердила Котя, вернее, какая-то пугливая девочка в ней, желавшая забиться под лавку и найти там убежище от всех невзгод. От этого из глаз все-таки скатились скупые холодные слезы, и, как назло, в этот момент в избу вошла старшая жена, самодовольно говоря:

      – Что? Плачешь? Плачь-плачь! Много плачь! Извиняйся перед духами-то, что покидаешь их! А хотя… они за тобой-то всегда только одним глазом присматривали, чужая ты им. Можешь и не плакать.

      Старшая жена бродила по избе, нервно передвигая вещи: протирала и без того чистую посуду, гремела ухватом, ничего не ставя в печь. Средняя же усердно бормотала обращения к духам. И ни в чьих движениях не ощущалось радости грядущего праздника.

      – Что-то долго… куда они повели-то его, – только временами восклицала старшая жена, с опаской выглядывая через окно и выходя на улицу.

      – Ничего, Котя, ничего, кровиночка моя, – ласково шептала мать, отрешенная, как будто не понимающая всеобщего страха, схватившего цепкой лапой их дом.

      И все с того дня, когда отчим поехал в недобрый час на ярмарку. Котя лишь гадала, почему сваты приехали втроем, почему далекий богач с теремом прощал долг за безродную жену и кого вообще он прислал. Да ведь обычно родных невесты приглашали посмотреть на дом жениха. Но теперь, в этот мрачный холодный день, все происходило как-то неправильно, будто духи отвернулись от них. И вместо правды настала кривда – обряды сохранили только внешнюю часть без всякого высшего смысла, да и то какую-то искореженную и обрезанную. Эти люди в богатой одежде примчались на ретивых конях не веселым свадебным поездом: они пришли за уплатой долга.

      – Что «ничего»? – устало спрашивала Котя, застыв изваянием со сложенными руками.

      Она бы предпочла рыскать диким зверем по глухим лесам, выбиваясь из сил, или день напролет таскать от проруби на холм коромысло с тяжелейшими ведрами. Казалось, меньше бы истомилась, чем от бездействия и понимания собственной беспомощности. В горле теснился крик, но он бы ничего не изменил, даже если бы у всей деревни заложило уши, а испуганное воронье слетело с елок.

      Да еще мать рядом, кажется, повредилась умом от горя: расчесывала себе и расчесывала длинные волосы, твердила ласково, что у отца такие же. И где же оказался этот отец? Все детские мечты Коти о заступничестве доброго отца, который каким-то чудом вернется в самый темный час, остались только глупыми сказками. В этот день окончательно погибло ее детство, распалось вместе с расплетенной косой.

      – Все ничего, – ворковала мать, сплетая уже две косы и вкладывая в руку подаренный гребень. – Я ведь приданое тебе собирала еще с детства. Думаешь, отец твой все забрал? Я не разрешила, спрятала кое-что тогда у старейшины. Сундучок в сани должен отчим отнести.

      – А нет ли среди того добра крепкого