Повести о карме. Генри Лайон Олди

но до него не донеслось ни звука. Лишь музыка усилилась, заполняя пространство и останавливая время.

      – Славься, будда Амида! – хотел воскликнуть монах.

      И не смог.

      «В предсмертный час, если помнишь о будде, то удостоишься пришествия. И когда будда воссядет на лотосовом престоле, то развеет слепоту твоей памяти. Так не надо же сомневаться в предначертанном возрождении!»

      Забыв, что держит меч, Кэннё протянул к будде левую свободную руку – и порезался. Гроздью спелых ягод кровь упала на траву. Кэннё не заметил этого, не почувствовал боли, потому что во взгляде Амиды мелькнула боль стократ сильнейшая, какую не узнать смертным.

      Она была как молния, эта боль.

      – Три тысячи, – сказал Амида.

      Голос его был подобен грому, но гром этот звучал лишь в сердце беглого настоятеля. Вряд ли кто-нибудь в мире, кроме Кэннё, слышал речь милосердного.

      – Двадцать тысяч. Двенадцать тысяч.

      На глазах будды блестели слезы. Сямисэны и флейта превращали сказанное им в декламирование священных сутр под плач струн и рыдание бамбука. Кэннё судорожно вспоминал, в каких сутрах говорится об этих тысячах. Три, двадцать, двенадцать? Три тысячи добродетелей? Двадцать тысяч благородных поступков? Двенадцать тысяч шагов к просветлению?!

      Память отказывала.

      – Энряку-дзи. Нагасима. Этидзэн, – напомнил Амида. – Развалины, руины, прах к праху. Сталь, огонь, ярость. Убиты, убиты, убиты. Как же так?

      Это все демон, хотел оправдаться монах. Твой враг!

      Хотел и не мог.

      – Чистая Земля, – задумчиво произнес будда. – Мечтаете попасть в мой рай, да?

      Мечтаем, выдохнул Кэннё.

      – Ты уверен?

      О да, согласился монах. Миллион раз да!

      – Убитые. Убийцы. Хорошо, будет вам рай.

      Хорошо, улыбнулся монах. Будет нам рай.

      – Солнце на закате, – сказал Амида.

      – Солнце, – повторил Кэннё.

      – Текущая вода, блеск хрусталя.

      – Вода. Хрусталь

      – Земля, деревья и пруды.

      – Земля, деревья и пруды.

      – Птицы на деревьях, звуки музыки.

      – Птицы на деревьях. Музыка, да.

      – Лотосы в прудах.

      Монах кивнул. О, лотосы!

      – Мой неизмеримый свет.

      – Твой неизмеримый свет.

      – Ты, рожденный заново в Чистой Земле.

      – Я, рожденный в Чистой Земле!

      Кэннё ждал, что сейчас отправится в рай согласно обещанному в сутрах. Сию же минуту! Но нет, все происходило совсем иначе. Он видел, как по слову будды рай опускается с небес на землю. Накрывает сияющим пологом реки, холмы, горы, поля, леса. Впитывается, будто вода в песок, в мир, окружавший Кэннё. Небесная справедливость растворялась в эпохе воюющих провинций, замещая её собой. Война продолжалась, но теперь в ней были не только ярость и месть, выгода и честолюбие. В ней была справедливость. Война ещё не знала, во что она превратилась, а если бы знала, то содрогнулась бы от ужаса.

      – Славься,