Всё помнят города. Адита Сигорян

но с правнуком нянчится от души. И, надо сказать, одна из немногих, готова прийти на помощь. Непросто приходится этой старушке, с её склонностью к преувеличению. Тем более, тут и без всяких преувеличений, жизнь далеко не мёд. Вот она и мнит себя мученицей, а всех в округе. – бандитами и обманщиками.

      – В чём же её мучения? – полюбопытствовал я.

      – Да хотя бы и в том, что живёт она среди пьяниц и лодырей, постоянно видит в квартале их драки, слышит брань и смех под окном, – объяснил Борка. – Одно это делает её мученицей! Как не страдать человеку, который во всём лучше окружающих, и сам это хорошо понимает?

      Оставив малыша в ванной, мы с Боркой принялись рассматривать небольшую прихожую, соединявшую кухню и зал. Там не было ни одного свободного от угла, всюду стояли какие-то доски, плинтуса и гардины, торшеры, трости, вешалки и зонты, даже чья-то хоккейная клюшка… На облезлых радиаторных батареях сушились разные тряпочки, тапочки и носки. Пол был грязный, с закопченного потолка, покрытого пятнами, свисали паучьи сети, правда, под ними в углах блестели новенькие иконы в красивых рамочках. А на стене единственной комнаты, между полом и потолком красовался ковёр, пускай и пыльный, но дорогой, с ещё различимым на нём рисунком. Окна с двойными деревянными рамами едва пропускали свет, понятно, что не нужны были и занавески. Зато на подоконниках цвели фиалки и маргаритки, на пыльных полках серванта стояли маленькие иконки, лежали крестики и кулоны с ликами различных святых. Посреди комнаты был стол с вазочкой, полной конфет и печенья. Рядом с ней лежала раскрытая Библия, которую увлечённо листала лапой и мордочкой грязная рыжая кошка.

      – Странная обстановка, – отметил я. – Если она приглашает гостей, можно было бы и прибраться.

      – У них это не принято, – пояснил Борка. – В Кикиморовке не придают значения таким мелочам, они делают только необходимую работу по дому. Например, моют тарелки, когда оказывается, что чистых уже не осталось. А во дворах прибираются только когда губернаторы ездят. В обычные дни у всех здесь есть дела поважнее – и у Фёдора с его соседом, и у деда Руслана, и у других… А у бабы Даши – тем более! Ведь её почти не бывает дома, она же посещает больных и никому не отказывает. Думаю, ей самой сложно окна помыть, и гардины повесить со шторами, дотянуться до паучьих сетей в углах или управиться с кошкой, которая не любит водные процедуры. А попросить о таком кого, сам понимаешь, ей совестно. Да болеют её соседки часто, и правнуки тоже у них болеют.

      – Не удивительно, – тихо произнёс я. – Как бы у неё самой не заболел теперь правнук.

      В дверь квартиры кто-то постучал и с кухни в прихожую вышла, шаркая дырявыми тапочками, очень тучная, невысокая женщина, лет восьмидесяти на вид. На ней был выцветший тряпичный халат и маленькая косынка в серый горошек, прикрывавшая только затылок. Спереди и по бокам из-под этой косынки торчали светло-фиолетовые пряди завитых волос.

      – Кто стучится? Валь, ты? – спросила она через дверь.

      – Это из церкви, мы, бабуль! Иоанн и Евгений, – ответил уже знакомый мне голос Ивана Крепцова. – Ваши-то,