Крест и посох. Валерий Елманов

сказал, бессовестно коверкая русский язык:

      – Мой знание, княже, никто в сравнении со светлая голова эта девочка. К тому же негоже, недоев душистый арбуз, переходить к жирная шурпа. Она лечил начало и как… – Он закатил глаза, пытаясь подобрать подходящее цветистое, как принято на Востоке, сравнение.

      Не найдя его или, скорее всего, будучи не в силах перевести на русский язык, лекарь махнул рукой.

      Благожелательно улыбаясь, а он почти всегда улыбался, приговаривая, что для больного улыбка лекаря – уже лекарство, сказал попросту и, странное дело, почти правильно:

      – Если тебе, княже, так повезло с этой девкой, то мне остается токмо пожелать, чтоб и далее всемогущая судьба тебе улыбалась, одаривая своими милостями.

      Сейчас бы он, конечно, пришелся как нельзя кстати, и Константин, по-прежнему продолжая поить Доброгневу, уже подумал было, а не послать ли гонца в Рязань к Глебу за лекарем, ведь не откажет, но тут сзади раздался густой сочно-басовитый голос:

      – Это от истомы великой у нее. Бывает. У моей женки перед шестым дитем тоже такое случилось, да господь спас – оклемалась.

      Константин тяжело встал с корточек, протянул опустевший уже к тому времени горшок Марфушке и повернулся к говорившему.

      Когда он вставал, жгучее желание сказать что-то злое наглецу, объявившемуся среди дворни, еще горело в нем, но только-только он раскрыл рот, как услышал еле слышный шелест губ Доброгневы:

      – Прости, княже. Без пользы я проходила.

      Он вновь обернулся, уже радостно улыбаясь, и натолкнулся на виноватый взгляд девушки.

      – Не узнала я ничегошеньки. Только вывернули всю мою душеньку наизнанку да выжали досуха, до донышка, до капельки, а поведали взамен самую малость, да и то неведомо – сгодится ли.

      Она наморщила лоб, пытаясь оживить в памяти поведанное ей, и вдруг с ужасом обнаружила, что ни единого слова не помнит.

      Но ведь что-то же было, значит, надо просто вспомнить! Ну же!

      И… ничего.

      Будто отшибло.

      Тщетные усилия окончательно выбили ее из равновесия, и по щекам гордой Доброгневы побежали тоненькие ручейки горючих слез.

      – Не помню вовсе, – горестно пожаловалась она князю. – А ведь было же. Веришь?

      Константин обрадованно подмигнул ей, почему-то обоими глазами сразу, и ободрил:

      – Ничего страшного. Вспомнишь. Нынче-то мы живы, а это уже хорошо. Еще повоюем.

      Диалог этот был понятен только им двоим, и, хотя он не нес в себе ничего утешительного, но улыбка князя была такой лучезарной и светилась столь яркой, солнечной радостью, что девушка, которая едва пришла в себя, совершенно неожиданно почувствовала бурный прилив сил и даже попыталась встать, но тут же с легким стоном вновь опустилась на колени к Марфуше.

      – Это она зря. Лучшей всего полежать ей до вечера, да медком отпоить – вот и все лечение, – раздался голос со стороны ворот.

      Константин хотел бросить через плечо нечто язвительное и отбрить бесцеремонного нахала,