Смыжи. Петр Ингвин

сидел на снегу, поджав ноги, и это взрослое существо, лишь с некоторой натяжкой напоминавшее человека, уже странно было называть Павликом – именем восторженного парня, искавшего счастья и нашедшего его в упоении работой. И не из-за возраста: Горбовский не только повзрослел, он очень изменился, и большинство людей при сравнении Павликовых «до» и «теперь» признали бы, что «очень» – сказано слишком мягко. Одежды он не носил, кожу по всей поверхности покрывал густой мех – похожий на медвежий, но оранжевого цвета, чтобы заметить издалека. Из меха выглядывали с трудом узнаваемые, закрывавшиеся толстыми веками, маленькие глаза. Между заросших мехом пальцев виднелись перепонки для плавания.

      – Еще есть жабры, – сказал Павлик разглядывавшему его Гавриле Ивановичу. – Подолгу живу под водой, подо льдом через полюс добирался до Америки. Не представляешь, сколько на дне интересного. Я об этом напишу в следующих книгах. А сил у меня теперь – ого-го! – Он поднял лапищу, чтобы продемонстрировать нечеловеческий бицепс. – Вплоть до Земли Франца Иосифа нет ни одного белого медведя, которого я еще не поборол. И с моржами плаваю наперегонки, но тут пока похвастаться нечем. Но у меня все впереди.

      Они обнялись. Затем Гаврила Иванович включил питание принтера, ввел расходники. Один за другим вывалилось несколько прямоугольных блоков, они раскрылись, соединились и рядом с первым принтером вырос его аналог. Павлик ввел запрос и поднес руку-лапу, чтобы устройство распознало приоритетный чип и переключило оплату на него. Загудели вгрызшиеся в лед датчики. Здесь нужных элементов не найти, и для изготовления заказанных предметов придется ждать, пока прилетит доставка.

      Павлик прервал молчание:

      – Ты настоящий друг. И настоящий герой. Я напишу о тебе книгу.

      – Запрещаю, – сказал Гаврила Иванович. – Если узнаю свою жизнь или себя в ком-то из героев – ты мне больше не друг.

      – Хорошо. Я напишу так, что ты себя не узнаешь.

      – Звучит угрожающе, но все равно спасибо. И моя жизнь…

      – Ее ты тоже не узнаешь. – Павлик помолчал, глядя в снег. – Никто не узнает. Не будет ничего общего.

      – Но книга будет обо мне?

      – Да.

      – Без меня?

      – Да.

      Гаврилу Ивановича стало подбешивать. В голосе пробилось раздражение:

      – О чем же будет книга, если она обо мне, но категорически без меня?

      Павлик снова помолчал.

      – О дружбе, – донеслось, наконец.

      Гаврила Иванович уложил принтер на птерика и остановился, прежде чем сесть в седло.

      – Вернуться в мир не хочешь?

      Павлик усмехнулся:

      – Зачем? И что это – «мир»? Мир – это материализовавшийся парадокс, без диалектики не понять. Помнишь, у Короленковского безрукого: «Человек создан для счастья, как птица для полета». Здесь я счастлив.

      – Но когда потребовалась помощь, ты связался не с автоматической доставкой, а со мной.

      – Ты – друг. Когда тебе потребуется помощь