Спасти Феникса. Маргарет Оуэн

удерживая взгляд Тавина, не моргая.

      Потом клинок со свистом вернулся в ножны так же проворно, как появился. Тавин кивнул едва заметно.

      – Конечно. Теперь я его слышу. Он понял, как пользоваться словами.

      Прежде чем Подлец успел подыскать слова, которые принц и его сторожевой пес сочтут более оскорбительными, она потащила его к Па.

      Когда последние капли трупожара стекли на холодное дерево, Па покачал головой.

      – Пронесло, – сказал он едва слышно. – Дураки Соколы все равно Соколы. Не забывайте про когти, хорошо?

      – Хорошо, Па.

      Она с ненавистью подумала о дрожащих руках. Застарелый гнев леденил ей кровь. Какой бы ни была клятва, Соколята любят, когда Вороны подпрыгивают при виде их стали. Она больше не забудет.

      Па вложил в ладонь Фу нечто маленькое, твердое и знакомое. Голос его стал громче.

      – Вы двое останетесь следить за костром. Бессмысленно его солить без грешников. Встречаемся у приютного склепа, когда почти догорит. Остальные, мы уходим.

      – Кремень, – напомнил Подлец, когда Вороны уже подбирали свои веревки. – Он остался в телеге.

      Па покачал головой, указывая на Фу:

      – Ни к чему.

      Она разжала кулак. Один-единственный молочный зуб в ожидании сверкал на фоне пальцев. Она испуганно посмотрела на Па.

      Он только кивнул.

      – Давай, девочка.

      Фу накрыла зуб Феникса другой ладонью и стала растирать, как делают игроки, прежде чем бросить раковину. Мгновения хватило на то, чтобы нащупать глубоко внутри искорку старой жизни, духа, дремлющего в кости. Этот не походил ни на одну искру из тех, какие ей доводилось извлекать прежде, однако Па не дал бы ей ничего, с чем она не смогла бы совладать.

      Она увидела шелк и золото, дворы, выложенные песчаником, кулак, пронзивший пламя перед ликующей, усыпанной, как пылью, драгоценностями толпой. Ни голода, ни страха, только чудовищный груз тщеславия. Потом, как и животное до него, видение исчезло – все, кроме пульсирующего жара в ладони.

      Она открыла глаза. Зуб горел.

      Фу не ощущала боли, даже несмотря на то что полоски ткани, которыми была обмотана ее ладонь, стали обугливаться. Огонь не мог причинить вреда ни Фениксу, ни, похоже, колдунье, которая призывала королевских духов. Маленькое пламя горело ярким, чистым золотом, как будто Фу держала сам солнечный свет. Она закатала рукав рубахи повыше к плечу и снова сосредоточилась на искре. Фрагменты стали собираться: упражнения в стрельбе из лука, любовь, ожидавшая в садах янтарника, церемония приобщения зубов мертвого дяди к запасам причастного… наконец, то, что она искала. Пламя свечи, вьющееся вокруг пальцев, как мурлычущий котенок.

      Фу держалась за него так, как мертвый Феникс пронизывал его своей волей, и искала ответный напев в своих собственных костях. Тот, что пробежал по позвоночнику. Она вызвала искру, присоединила ее к своей собственной силе. Теперь пора было заставить ее петь.

      Фу поднатужилась – головой, сердцем, каждой косточкой.

      Зуб в ее вытянутой руке раскрылся. Из отверстия