Мандельштам. Дон Нигро

уродец, ты думаешь, он знает?

      ПАСТЕРНАК. Возможно, вам известно, что Мандельштам в последнее время нездоров, и не может нести полной ответственности…

      СТАЛИН. Да, это правда, эти люди не живут слишком долго. У писателей в большинстве своем, здоровье слабое. Разумеется, Лев Толстой прожил долго, но он сожалел об этом. И откровенно говоря, будь я женат на жене Толстого, то пустил бы себе пулю в лоб еще до пятидесяти лет. Может, у Мандельштама такая же жена?

      ПАСТЕРНАК. Она очень интеллигентная.

      СТАЛИН. У нее красивая грудь?

      ПАСТЕРНАК. Я не знаю.

      СТАЛИН. Да перестань, Борис. Всем известно, что к женщинам ты неравнодушен. Так красивые у жены Мандельштама буфера или нет?

      ПАСТЕРНАК. Нет у меня привычки смотреть на грудь жен моих друзей.

      СТАЛИН. Ох, Борис, ну ты и шутник. Скажи мне, лучше иметь интеллигентную жену, как у Мандельштама, или глупую, как твоя? Твоя жена глупая, так, Борис?

      ПАСТЕРНАК. Моя жена – очаровательная женщина.

      СТАЛИН. Да, моя жена тоже была глупой. Жаль, что она умерла. Борис, как ты думаешь, мы окажем Мандельштаму услугу, если отправим в небольшой отпуск с его интеллигентной женой, на грудь которой ты из благородства никогда не заглядывался?

      ПАСТЕРНАК. Я думаю, это будет большая потеря для искусства.

      СТАЛИН. Нет, если его этот отпуск чему-то научит. Зачастую, это очень важно для человека, чему-то научиться до того, как он умрет. Ты согласен?

      ПАСТЕРНАК. Да, но…

      СТАЛИН. Ответ неправильный. Если на то пошло, это глупая контрреволюционная болтовня. Позволь сказать тебе, Борис, это не так просто, быть слугой народа. Ты и представить себе не можешь, сколько дерьма мне приходится перелопачивать каждый день. Ты пишешь о том и пишешь об этом, там бабочка, тут восхитительная грудь, но мне постоянно приходится решать вопросы жизни и смерти. Вот я и спрашиваю тебя, как мужчина – поэта, что мне делать?

      ПАСТЕРНАК. В вашем распоряжении так много поэтов. Почему вы спрашиваете меня?

      СТАЛИН. Потому что, только пусть это останется между нами, остальные – толпа дебильных подхалимов. Они всегда готовы назвать черное белым, а верх – низом. Минск для них столица Франции, они будут совокупляться с мертвой гиппопотамихой, если я им скажу. Но ты – другой, Борис. Твое мнение я уважаю.

      ПАСТЕРНАК. Не уверен, заслуживаю ли я такого уважения.

      СТАЛИН. Перестань, Борис. Скромность всегда лжива.

      ПАСТЕРНАК. В это трудное время поэту непросто заслужить уважение.

      СТАЛИН. И это моя вина? (Пауза). Алло?

      ПАСТЕРНАК. Нет. Это не ваша вина.

      СТАЛИН. Что ж, Борис, так приятно это слышать. На секунду ты заставил меня поволноваться. Так что мне делать с Мандельштамом?

      ПАСТЕРНАК. Иной раз, знаете ли, самое лучшее – ничего не делать.

      СТАЛИН. Только когда ты мертв.

      (Слышится траурный марш, СТАЛИН, оставаясь за столом, уходит в тень, прожектор освещает МАНДЕЛЬШТАМА и НАДЕЖДУ, они за кухонным столом, пьют чай, о чем-то разговаривают,