Джеймс Миранда Барри. Патрисия Данкер

стихла, Барри снова откинулся на стуле, достал трубку и кожаный кисет с табаком. Он тихонько хихикал. Я старалась не дышать. Он спокойно попыхивал трубкой минут двадцать, погружая в сизую дымку письменный стол и огромную восточную вазу с блестящими синими драконами, чьи лица были в точности как мордочки пекинесов, – Любимая не велела мне трогать эту вазу. У меня затекли колени. Я стояла на цыпочках, всматриваясь одним глазом в щель между шторами.

      Мне надоело смотреть на его морщины, на его руки в венах, потрепанные обшлага его пальто, седеющие волоски, выбившиеся из-под противного вонючего парика, грязь, сохнущую на его поношенных ботинках и на чулках. Вблизи он не казался таким уж опасным. Волосы у него когда-то были рыжими, как у меня. Это видно по нескольким волоскам, торчащим из-под парика за ушами. Только его пряди прямые – как были бы у Любимой, если бы она не проводила целые часы, накручивая их на папильотки и заставляя завиваться в красивые локоны. Барри явно не тратил времени на свою внешность. Он не был ни красив, ни элегантен, не носил ни украшений, ни кружев. Казалось, он некрасив из принципа.

      Внезапно он вскочил на ноги, прошел по ковру и врезал кулаком мне по шее, примяв воротник.

      – Ну-ка выходи, ревнивая маленькая дрянь, или я вытащу тебя за рыжие лохмы!

      Я начала визжать изо всех сил, а он тем временем тащил меня к камину. Я сразу поняла, что он хочет выколоть мне глаза раскаленной кочергой.

      – А ну тихо! – загремел он и схватил меня за ухо.

      Я кричала и отбивалась. Он приподнял меня за пояс и держал над самой каминной решеткой. Пламя гудело буквально в двух футах от меня, лицо Барри стало багровым от натуги. Я укусила его за запястье что было мочи. Он немедленно уронил меня и с диким ревом потянулся к кочерге. Я перекувырнулась, оказалась на каминном коврике и собралась бежать. Барри настиг меня. Тут двойная дверь с треском распахнулась. Прекрасный, смеющийся, великолепный в своей военной форме неизвестного происхождения, на пороге стоял Франциско – революционный генерал до кончиков ногтей – и стягивал перчатки.

      – Так-так, Джеймс, – произнес он. – Я прервал семейную сцену?

* * *

      – Ты не должна кусать дядю, – мягко упрекнула меня Любимая, – что бы он тебе ни сказал.

      – Ты тоже на него кричала, – возразила я.

      – И шпионить за старшими. – Она слегка покраснела и открыла заброшенные было латинские глаголы. – Ну-ка, проспрягай confiteor[3].

      – Он – мой настоящий отец?

      – С чего ты взяла? – спросила она резко, но я видела, как она побледнела. – Он – твой дядя. Мой брат.

      – Но я никогда не видела отца.

      – Видела. Ты просто не помнишь. Ты была совсем маленькой, когда он умер.

      Пауза. Я все еще пристально смотрю на нее, и Любимая берется за вышивание. Она кусает губы. Потом говорит:

      – Тебе разве мало Франциско? Он тебе как отец.

      – Он не отец. Он – мой командир.

      – Это одно и то же. – Она наконец расслабилась и смеется.

      Я

3

Признаваться, каяться (лат.).