Минувшей жизни злая кровь. Вера Заведеева

своенравная и видная девка? Жизни-то ведь совсем еще не знает… И помощи, на которую тихо надеялись родители – малых-то поднимать, – тоже теперь от нее не жди… Вырастают детки и разлетаются по свету. Только их и видели… Так уж заведено.

      Московский пассажирский брали с боем – время-то все еще военное, вагонов мало, пути забиты товарняками и санитарными эшелонами. «Все для фронта, все для Победы!» Златоустовский родственник, позвякивая медалью «За отвагу!» на выцветшей гимнастерке с аккуратно заправленным за ремень пустым рукавом, пролез в общий вагон, волоча одной рукой чемодан с узелком местных гостинцев, и втащил в окно Зойку, которую с платформы заталкивали в него тетки. «Полезай быстро на третью полку и не выглядывай оттуда!», – скомандовал на прощанье бывший солдат, пробивая себе путь к отступлению. Зойка забилась в уголок и спряталась за своим чемоданом. Проверила застегнутый булавкой потайной карман с деньгами и документами, который мать заставила пришить к поясу юбки с изнанки. Все. Теперь ее отсюда никто не сгонит.

      Паровоз дернулся, лязгнул, заполошно засвистел, выстрелив черным с искрами дымом, и поплыл, оставляя позади дощатую платформу старинного вокзала с толпой провожающих, чьи голоса слились в один прощальный вой. Рельсы сходились и расходились, пока не нырнули в темный лесной коридор. Народ в старом обшарпанном вагоне понемногу угомонился, отвоевав себе местечко на лавке или в проходе прямо на полу. Возвращались домой эвакуированные москвичи, получившие вызов; добирались в свои разоренные войной края «мешочники», намертво вцепившиеся в бесценную добычу из дальних колхозов; ехали солдаты-отпускники и подлечившиеся раненые из уральских госпиталей… снова на войну. Много было и молодых, кому хотелось повидать мир.

      Поезд медленно полз, взбадривая себя сиротливо-тревожными гудками, и часто останавливался, пропуская встречные. В вагоне было душно, в открытые окна летела сажа, пахло скученностью, вонючей сыростью и еле сдерживаемым раздражением вынужденного бездельного соседства. Пронзительно вскрикивали грудные дети, храпели на все лады старики, скандалили визгливые тетки у титана с кипятком, ругались измученные проводницы, спотыкаясь на каждом шагу в заставленном мешками проходе. Молодежь, только что выпорхнувшая из родных гнезд, – такие же девчонки и ребята, как Зойка, – толпилась в тамбуре у открытой настежь вагонной двери, пока их оттуда не гнали. Уже миновали башкирские степи с горящими газовыми факелами. А вот и полосатый столб «Азия – Европа». Паровоз надрывно загудел, окутывая границу двух континентов черным дымом.

      На четвертые сутки добрались до Рязани. Еще немного – и Москва! Но состав вдруг отвели на запасной путь на переформирование. Проверка документов. Москвичей – в одну сторону, военных в другую, а всех прочих – в третью. Им-то, «всем прочим», которые собирались в Москве учиться или работать, предложили двинуться на Запад – заселять опустошенные войной районы русскими.