Послания. Бахыт Кенжеев

и жён, верёвкою бесплатной

      обвязывает горло – и никто

      не гладит ей седеющие патлы.

      Любому веку… Брось, при чём тут век!

      Он не длиннее жизни, а короче.

      Любому дню потребен нежный снег,

      когда январь. Луна в начале ночи,

      когда июнь. Антоновка в руке,

      когда сентябрь. И оттепель, и сырость

      в начале марта, чтоб под утро снилась

      строка на неизвестном языке.

      «Каждому веку нужен родной язык…»

      Каждому веку нужен родной язык,

      каждому сердцу, дереву и ножу

      нужен родной язык чистоты слезы —

      так я скажу, и слово своё сдержу.

      Так я скажу, и молча, босой, пройду

      неплодородной, облачною страной,

      чтобы вменить в вину своему труду

      ставший громоздким камнем язык родной.

      С улицы инвалид ухом к стеклу приник.

      Всякому горлу больно, всякий слезится глаз,

      если ветшает век и его родник

      пересыхает, не утешая нас.

      Камни сотрут подошву, молодость отберут,

      чтоб из воды поющий тростник возрос,

      чтобы под старость мог оправдать свой труд

      неутолимым кружевом камнетёс.

      Что ж – отдирая корку со сжатых губ,

      превозмогая ложь и в ушах нарыв,

      каждому небу – если уж век не люб —

      проговорись, забытое повторив

      на языке родном, потому что вновь

      в каждом живом предутренний сон глубок,

      чтобы сливались ненависть и любовь

      в узком твоём зрачке в золотой клубок.

      ВОСПОМИНАНИЕ О БРЮСОВЕ

      1. «Эй, каменщик в фартуке! Что ты…»

      – Эй, каменщик в фартуке! Что ты

      возводишь?

      – Вали-ка, дурак,

      я занят серьёзной работой

      секретною, бесповоротной,

      не для либеральных зевак.

      Но с прежней писательской страстью

      канючит властитель сердец.

      Он ищет вселенского счастья,

      гуманный, взыскательный мастер,

      общественных нравов боец.

      Не лучше ль ему отравиться,

      когда, взбеленившись, плебей

      вонзает вязальную спицу

      в глаза очевидцу, провидцу,

      и если прикажут «убей» —

      убьёт. И солжёт, не скрывая

      бесстыжего взгляда. Но бард

      настаивает, прозревая,

      что жертвенность есть роковая

      в раскладе божественных карт.

      И вот – замирает у гроба

      российской словесности. Ах,

      ужель эта злая особа —

      былая красотка, зазноба

      в легчайших атласных туфлях?

      А каменщик в кепке неброской,

      творец государственных мест,

      смывает с ладоней извёстку,

      и, выпоров сына-подростка,

      говядину жёсткую ест.

      2. «Словно тетерев, песней победной…»

      Словно тетерев, песней победной

      развлекая друзей на заре,

      ты обучишься, юноша бледный,

      и