Серёжка. Александра Бурдукова

По крайней мере, в твоей карте есть отметка: «Закреплена. Семья выходного дня».

      – А Серёжка вам не писал? – Берта подняла глаза, в которых читались беспокойство и надежда.

      – Нет, ни разу.

      – Странно, не похоже на него. Он обещал.

***

      А Серёжка писал. Много и часто. Только его письма не доходили ни до Берты, ни до Амалии. Его новая семья жила в соседнем городе, был он побольше и побогаче. Областной центр как-никак.

      Называть Ирину Михайловну мамой, как она требовала, а Бориса Григорьевича папой Серёжка не мог и со всей своей честностью и прямотой так и говорил об этом, чем каждый раз вызывал странную реакцию обоих приёмных родителей.

      – Мы теперь твои родители, и для всех ты – наш сын. Если ты на людях начнёшь называть нас по имени и отчеству, это будет плохо. Нас тут многие знают, и, я уверена, все радуются нашему наконец-то свершившемуся счастью. Мы теперь твои родители, – как заученный стишок, тарабанила Ирина Михайловна, и было понятно, что сама она не очень-то верит, что Серёжка их сын и что какие-то люди радуются за их свершившееся родительство.

      – Мои мама и папа… Мои родители – это те, кто меня родил, а вы – мои приёмные родители, Ирина Михайловна и Борис Григорьевич, и я буду называть вас по имени-отчеству.

      – Сергей, мы вытащили тебя из этого интерната, чтобы дать тебе новую жизнь, чтобы наша семья была полноценной. А ты?

      Серёжка терпеть не мог, когда его называли Сергеем. Сергей Викторович – ещё куда ни шло, а так… У него на спине даже волосы дыбом вставали, когда она слышал: «Сергей!»

      – Мне было хорошо в интернате! У меня там сестра и Амалия Сергеевна!

      – У тебя нет сестры! Хватит выдумывать! – почти закричала Ирина Михайловна. Она бесилась всякий раз, когда слышала про Берту и Амалию.

      – У вас нет сына! Хватит выдумывать! – точно скопировав её интонацию, вернул ей Серёжка.

      Ирина Михайловна вышла из комнаты, хлопнув дверью.

      – Вы в интернате все такие жестокие? – с тщательно скрываемым раздражением спросил Борис Григорьевич и вышел вслед за женой.

      – А я и не в интернате, – пробурчал под нос Серёжка и чуть не дал слабину слезам, но сдержался.

***

      – Он живёт у нас почти год, а всё никак не наладится, – с раздражением и злостью, нервно закуривая, процедила сквозь зубы Ирина Михайловна.

      – Не садилась бы ты на софу с сигаретой, – просто чтобы что-то сказать, выдавил из себя Борис Григорьевич, – прожжёшь.

      – Го-о-осподи, скряга! – вскочила с дивана Ирина Михайловна, оставив за собой облако табачного дыма.

      – Вся эта затея с усыновлением мне не нравилась с самого начала, – продолжал нудить Борис Григорьевич. – Я тебе говорил, что это головная боль сплошная, а ты?

      – Го-о-осподи, – метнулась в другую сторону Ирина Михайловна, – теперь-то что? Что ты опять завёл одно да потому?

      Дом был богатым