Удерживающий Апокалипсис. Андрей Павлович Глебов

Прокопчук стоял на посту.  По Тверской  по  плавящемуся асфальту ползла бесконечная вереница машин.

      Рёв и гарь кружили голову. По красному лоснящемуся лицу Прокопчука стекал  пот.  Голова под фуражкой нагревалась так, что гаишник время от времени приподнимал  головной  убор и вытирал большим носовым платком уже заметную плешь.

      Машины от Белорусского вокзала к Триумфальной площади двигались медленно.  Светофор красным светом на время сдерживал дышащую жаром массу железа, но стоило зажечься зелёному, как скромные отечественные «Жигули» и «Волги»,  а  также роскошные иномарки торопились выбраться на перекрёсток, чтобы при следующем включении  красного  не  остаться  по  эту  сторону стоп-линии.

      В рации зашипело.

      – Слышишь,  Прокопчук? – затрещал в динамике голос лейтенанта Коновалова. – Подарок к тебе едет.

      Старшина раздражённо взялся за рацию.

      – Угонщик, что ли?

      – Кое-что получше, –  заржал  Коновалов. –  Встречай.

      Лейтенант  стоял  у  Белорусского  месяца четыре.  Раз в час ему становилось скучно,  и  он  вызывал  Прокопчука  поболтать,  за  что  на  каждом  разводе  перед  вступлением  на пост  получал  предупреждение  от  начальства  насчёт  «последнего раза».

      Коновалова хватало на три дня. Рутинная работа и одиночество среди ревущих автомобилей подталкивали его к общению. Последний раз Коновалов получил нагоняй вчера. Пора за ум взяться, и на тебе!

      – Опять  треплешься?  –  рыкнул Прокопчук в чёрную коробочку. – Ведь снова огребёшь, Коновалов!

      – Не веришь – не надо, – оскорбился гаишник и отключился.

      Старшина мокрым платком отёр широкое лицо и свисавшую за воротник могучую шею.

      – Посмотрим, что насвистел товарищ лейтенант, – проговорил Прокопчук, выходя из стеклянной будки на край дороги и вглядываясь в сторону владений Коновалова.

      Поток машин, стиснутый двумя рядами домов сталинской постройки, упрямо  пробивался к Кремлю. Из открытых окон авто громыхала музыка и звучали нервно-восторженные выкрики ди-джеев.

      Над крышами  автомобилей и сиреневым смрадом выхлопных газов торчали морды  шести  белых лошадей. На головах животных красовались султаны из малиновых перьев. За лошадьми возвышался невозмутимый кучер в ливрее с длинным хлыстом в руке.

      Позади  возницы  сверкала золотом  стенка богато отделанной кареты. На крыше экипажа, колеблемый душным туманом автомобильных выхлопов, покачивался разноцветный султан.

      Рация вновь ожила.

      – Прокопчук, – зашелестел голос Коновалова. – Эй, слышишь меня?

      – Да, – отозвался старшина.

      – Что «да»? – разозлился гаишник. – Ты видишь этого…?

      По  рации  не  стоило  произносить  то,  что  произнёс  Коновалов, но Прокопчук сейчас думал о другом.

      Связь снова затрещала, забубнив голосом неуёмного коллеги.

      – Да вижу,  вижу! – гаркнул старшина.

      – Я  же  говорил!  –  обрадовался  лейтенант. – Ни хрена себе пенка, правда?

      – Идиот! – захрипел Прокопчук.

      Карета двигалась к площади, посреди которой возвышался памятник Маяковскому в развевающемся пиджаке. Водители на встречной полосе притормаживали и выглядывали  из  окон. Из люка одного «Мерседеса» в крыше высунулась взъерошенная девица и замахала руками.

      Особенно  нервные  и  впечатлительные выражали восхищение, сигналя на всю улицу.  Первые  водилы,  гуднув,  умолкли,  но  их  дело продолжили многочисленные собратья, маявшиеся бездельем в безнадёжной пробке.

      Оторопевший Прокопчук и ещё двое гаишников, дежурившие на Триумфальной площади, проводили взглядом цокающую по асфальту шестёрку и на всякий случай отдали честь: среди богатых и правящих сейчас много чудиков.

      Карету украшали резные позолоченные лозы. Один взгляд на неё вызывал в памяти знакомые с детства слова: «Это моя лягушонка в коробчонке едет».

      На  запятках  возле  притороченных старинного вида кожаных чемоданов стояли  два  лакея в ливреях и треуголках.  Как и кучер, они, не моргая, глядели вперёд, будто проезжали по Тверской каждый день.

      Старшина взялся за рацию.

      – Ноль  седьмой?  Это  ноль шестой. Тут одно транспортное средство к тебе  катит.  Что?  Нет,  не машина. Тут, понимаешь, фильм что ли снимают. Ага, сейчас увидишь.

      Экипаж  двигался  к  центру  столицы,  вызывая  восторженную  реакцию водителей и пешеходов.

      От Пушкинской снова начинался затор. Ленивая  толпа  подростков, убивавших время на площадке от «Макдональдса» до входа в подземный переход, встрепенулась.

      – Во, блин, даёт! – восхитилась четырнадцатилетняя Анька с малиновым ёжиком на голове и кольцом в носу. – Типа, нехилая тачка! – уточнила она.

      – Богатенький дядя прикалывается, – поддержала подругу Светка в порванных джинсах,  через  которые  выглядывали острые коленки. – А тут, блин,  всё  на роликах гоняешь.