Ледник. Дмитрий Романов

нет? – В ответ Зина кивнула. Но Киселиху такой ответ не удовлетворил, осмотрев с пристрастием гостью, проворчала: – Конечно не согрелась, где уж тут. Ещё разболееси. – И она опять вышла.

      Когда вернулась, кинула под ноги Зине домашние тапочки.

      – Ты давай, мокрое сымай, а вот кофту мою накинь-ка. – Она подала Зине шерстяную вязаную кофту.

      Переодевшись, Зина утонула в хозяйском одеянии.

      Киселиха посадила гостью за стол, где помимо закуски стоял и штоф.

      Хозяйка нарезала хлеб, а Зина не спускала глаз с графина. Вспомнилась сразу Эмма Викторовна, и как они вдвоём в такой же холодный дождливый вечер сидели за рюмочкой: вспотевшие окна, чайник гудел, папиросы дымились, и Эмма Викторовна как живая… У Зины защипало в глазах, она тяжело сглотнула.

      Страшно захотелось выпить: когда выпьешь – теплеет и сразу становится хорошо и весело. Стесняясь Киселихи, Зина думала отказаться, если та предложит, но когда хозяйка предложила, отказаться не было сил: «Чего ломаться? Да и неудобно, человек от чистого сердца предлагает».

      – Ну, давай, за знакомство и для сугрева, – подняла рюмку Киселиха. – Ты не кривись, это чистейший самогон. Вишь, чист как слеза и не пахнет.

      А Зина и не кривилась, так для порядка, нехотя взяла старинную гранёную рюмку на длинной ножке, удивившись кристальной чистоте самогона. Сначала подумала – водка. До этого если и пила самогон, то мутный, пахучий, ядрёный. А этот ничего, пошёл хорошо и мягко, Зина и не поморщилась. Обжигающая благодать внутри: «брр…» Зину передёрнуло, но от удовольствия. И сразу захорошело, потеплело в этой натопленной комнате, за этим столом. Зина размякла.

      – Ох! хорошо пошла! – крякнула Киселиха, похрустывая огурцом.

      Дождь бренчал по крыше. Колотил по стеклу.

      – Ох ты, как разошёлся-то, – посматривала в окно Киселиха, – вовремя ты. Щас как развезёт – не проедешь, не пройдёшь. Опять картошку рыть в грязи. – Старуха наполнила рюмки.

      После второй, Зине захотелось плакать, и она неожиданно разрыдалась. Киселиха переполошилась. А из Зины полилось, всё, что пережила за эти месяцы, за последние дни. Вся недолгая жизнь Зины предстала перед Киселихой в виде захватывающего и жалостливого романа. Старуха навострила уши, даже приподняла край платка с левого тугого уха: не пропустить бы чего. После пятой Зина уже не рыдала, а еле ворочала языком, история подошла к концу.

      Киселиха предусмотрительно унесла графин в сени.

      Когда она проводила Зину под белы рученьки в комнату, та рухнула на постель, не раздеваясь. Постояв немного над спящей Зиной, подумав о чём-то своём, старуха вышла.

* * *

      Работа в сельсовете была схожа с работой в прокуратуре – на машинке печатай да бумажки подшивай. Только день проходил веселее и быстрее.

      – Потому что работаем с нормальными людьми, а не со всякой шантрапой, как в прокуратуре, – рассказывала Зина Киселихе.

      – Работа не бей лежачего. Откуда ж такие милости? – Щурилась, сытой кошкой старуха.

      – Милости…