Самая страшная книга 2020. Дмитрий Лазарев

сказал Бадаев. – У работяг только бушлаты да ватники.

      – Бушлат так бушлат, – легко согласился Глухов. – Главное, чтоб по росту был и чтоб рукава длинные.

      Бадаев подкрутил фитиль керосиновой лампы, прибавляя света, и принялся перебирать одежду путейцев.

      – Тут такое дело, – проговорил Свищов, шмыгнув носом. – Сейчас вот поезд мимо шел, а черт этот, – он кивнул на Тарасенко, – в окне маячил. Кажись, видали его с поезда.

      Глухов перестал лить воду, стащил с крючка серое разлохмаченное полотенце, утерся. Делал он это неторопливо, со значением. В комнате повисло напряженное, угрожающее молчание. Тарасенко никак не мог унять дрожь, из щелей в оконной раме тянуло холодом. Под одежду пробрался зябкий сквозняк, прилип к мокрой спине.

      – Да ну, – сказал Бадаев, прекративший ворошить чужое тряпье, – много ли с идущего поезда в окошке разглядишь…

      – Может, и немного, – сказал Глухов раздумчиво; его тяжелый взгляд вдавливал Тарасенко в стену. – Или даже вовсе ничего. А может, совсем наоборот.

      – Да и навряд ли они тут все друг дружку знают по личности, – прибавил Бадаев.

      Глухов повернулся к нему.

      – Рискнешь легавых дожидаться?

      Бадаев мотнул головой.

      – Нет.

      – Клифт годный нашел мне?

      – В ихнем тряхомудье хрен чего сыщешь.

      – Ищи.

      Свищов кашлянул, спросил неуверенно:

      – Так что теперь, сразу дальше двинем?

      Глухов помедлил с ответом.

      – Не прямо вот сейчас, – сказал он, что-то про себя решив. – Если кто и заметил чего, до утра начальству докладывать все равно не станут, а начальство еще будет думать, надо ли кого с проверкой отправлять. В общем, пока время есть.

      Свищов с облегчением вздохнул, потянулся за бутылью.

      – С этим погоди, – сказал ему Глухов. – Сперва косяк выправить нужно.

      – А я-то чего, – буркнул Свищов. – Не я поезду вывеску показывал.

      – С черта какой спрос. А ты недоглядел.

      Глухов снова поднял свою заскорузлую шинель, сунул руки в рукава, застегнулся. Затем посмотрел на Тарасенко, будто кнутом стегнул. Бросил коротко:

      – Со мной пошли, оба-двое.

      Тарасенко обмер. Куда идти? – хотел он спросить, но только тихо всхрапнул. Слова застряли в глотке, наружу не проскочили. Он опять, в который уже раз, пожалел, что не остался в лагере. Хотя, конечно, в лагере тоже не жизнь… А теперь куда? В сарай, к путейцам?..

      Оказалось, именно так.

      Он бежал, загребая руками белесую предрассветную мглу. Бежал по глубокому снегу, проламывая хрустящий наст, проваливаясь по колено. Вслед за ним неслись страшные косматые люди, в руках у них сверкали ножи. Отрывистые злобные крики, похожие на лай свирепых псов, подхлестывали, гнали вперед. Он выбивался из сил, захлебывался стылым воздухом, глаза застила багровая пелена, и сердце, казалось, колотилось прямо в горле. А преследователи настигали. Дикая свора все ближе, ближе. Совсем рядом.

      Кинулись