Самая хитрая рыба. Елена Михалкова

сирени». Я даже осмеливаюсь вытащить пробку. Если меня поймают за этим занятием, убьют на месте.

      Но мамины платья не идут ни в какое сравнение с тем, что хранится в шкафу Лагранской. Передо мной пещера Аладдина, и я – ее единственный гость.

      Изумрудный шелк переливается в ладонях. Я прижимаюсь щекой к великолепному пурпурному бархату и закрываю глаза, пьянея от тяжелого густого аромата. Вспыхивает на солнце и рассыпает искры лиф платья, обшитый золотистым стеклярусом.

      От слабости я плюхаюсь в кресло перед зеркалом.

      Трельяжный столик завален баночками, коробочками, папильотками, тюбиками с помадой. В выдвинутом ящике виднеются не один, не два, а дюжина флакончиков. Здесь и мамина «Белая сирень», и «Красная Москва», и небрежно отодвинутые в глубину несколько «Ландышей серебристых», и густо-коньячного цвета «Пиковая дама»… Но ближе всего – картонный сундучок с нарисованным Кремлем. Под откинутой крышкой стеклянный матовый куб с островерхой башенкой. «Черный ларец», – читаю я на коробке.

      Я знаю, что нельзя трогать чужое. Но рука сама тянется к кубу.

      – Ты что делаешь?

      Пронзительный голос Лагранской ударяет, как хлыст. Я отдергиваю руку и вскакиваю.

      – Тише, тише… Что за шум, а драки нет?

      Отодвинув Лелю, из-за двери выходит ее муж.

      – Дядя Женя!

      – Здравствуй, Аня!

      Дядя Женя помнит по именам всех детей в поселке, а также их собак, котов и морских свинок. Он маленький, веселый, с кривым ртом и не по росту огромными руками. К его макушке с двух сторон подбираются залысины, похожие на речные отмели.

      – Дразним детей, значит? – спрашивает он у жены. – Ну, ей-богу, Леля, стыдно! – Та раздраженно дергает плечиком. – Хочешь понюхать духи, Аня?

      Я не смею даже кивнуть. Так и стою навытяжку: глупый солдат, провинившийся перед командиром.

      Дядя Женя присаживается на корточки, вытаскивает пробку из флакона. Стеклянным кончиком, на котором висит темно-золотая капля, проводит по моему запястью. На коже остается влажный след, будто по мне проползла крохотная улитка.

      – Теперь от тебя будет нести старушками!

      Старушками? Только если эти старушки живут в раю!

      – Счастья полные штаны, вот как это называется! – смеется он, глядя на мое лицо. – Ну все, беги!

      – Спасибо, дядя Женя! Спасибо, Ольга Александровна!

      – Вот что значит хорошо воспитанный ребенок, – умиляется Леля. Она снова мне рада, снова в хорошем настроении.

      По пути домой я через каждые два шага подношу к носу запястье. Пахнет зефиром, смолой, букетом пионов, которые начинают вянуть, и немножко – земляничным вареньем…

      В школе нам с первого класса рассказывают про Ленина. Я уже достаточно взрослая, чтобы догадываться по интонации родителей, что от моего сочинения про детство дедушки Ильича они не в восторге, но не понимаю причин. Мы с девочками спорим шепотом, кто мог бы отдать за вождя свою жизнь.

      Иногда я представляю, как совершаю какой-нибудь героический подвиг. Спасаю тонущего из пруда! А им оказывается