Луна и грош. Узорный покров. Уильям Сомерсет Моэм

кресла и большой диван. Стрикленд к ним даже не подходил, и не из показного стоицизма – как-то раз я застал его там совсем одного сидящим на трехногом стуле, – а просто потому, что он не нуждался в удобстве и любому креслу предпочитал кухонный табурет. Меня это раздражало, я никогда не видел человека более равнодушного к окружающей обстановке.

      Глава двадцать седьмая

      Прошло две или три недели. Однажды утром, когда моя работа вдруг застопорилась, я решил дать себе отдых и отправился в Лувр. Бродя по залам, я разглядывал хорошо знакомые картины и тешил свою фантазию чувствами, которые они во мне пробуждали. В одном из переходов я вдруг увидел Струве. Я улыбнулся, ибо его кругленькая особа неизменно вызывала улыбку, но, подойдя ближе, заметил, что вид у него против обыкновения понурый. Чем-то очень удрученный, Струве тем не менее был смешон, как человек, неожиданно упавший в воду: только что спасенный от смерти, он насквозь промок, еще не оправился от испуга, но понимает свое дурацкое положение. Его круглые голубые глаза тревожно блестели за очками.

      – Струве, – окликнул я его.

      Он вздрогнул, затем улыбнулся, но какой-то горестной улыбкой.

      – Что это вы, сэр, вдруг вздумали бездельничать? – весело осведомился я.

      – Я давно не был в Лувре. И вот решил посмотреть, нет ли чего-нибудь нового.

      – Но ведь ты говорил, что должен на этой неделе закончить картину?

      – Стрикленд работает в моей мастерской.

      – Ну и что с того?

      – Я сам ему предложил. Он еще слишком слаб, чтобы вернуться домой. Я думал, мы будем работать вдвоем. В Латинском квартале многие так работают. Мне казалось, что это очень славно получится. Я всегда думал: как хорошо перемолвиться словом с товарищем, когда устанешь от работы.

      Он говорил медленно, с запинками, глядя на меня своими добрыми, глуповатыми глазами. Они были полны слез.

      – Я тебя что-то не понимаю.

      – Стрикленд не может работать, когда в мастерской еще кто-то есть.

      – А тебе какое дело, черт возьми! Ведь это же твоя мастерская!

      Струве бросил на меня жалобный взгляд. Губы его дрожали.

      – В чем дело, объясни, – потребовал я.

      Он молчал, весь красный. Потом с несчастным видом уставился на какую-то картину.

      – Он не позволил мне писать. Сказал, чтобы я убирался.

      – Да почему ты-то не сказал ему, чтобы он убирался ко всем чертям?

      – Он меня выгнал. Не драться же мне с ним. Швырнул мне вслед мою шляпу и заперся.

      Я готов был убить Стрикленда, но злился и на себя, так как, глядя на беднягу Струве, едва удерживался от смеха.

      – А что на это сказала твоя жена?

      – Она ушла за покупками.

      – А ее-то он впустит?

      – Не знаю.

      Я оторопело уставился на Дирка. Он стоял, точно провинившийся школьник перед учителем.

      – Хочешь, я сейчас пойду и выгоню Стрикленда?

      Он