Страстотерпцы. Владислав Бахревский

голубчики.

      – По сыску о деле Сытина.

      – Ишь, дело нашли!.. Я пощусь в скиту. На три дня пост. Пусть ждут.

      Зюзин заехал в Воскресенский монастырь, возвращаясь из Новгорода. Пришел в скит с мешком, кинул мешок у порога, упал перед святейшим на колени, ожидая благословения.

      Никон поднял боярина, благословил.

      – Тысячу рублей собрали твои новгородцы, святейший, – сказал Зюзин, указывая на мешок.

      – Тысячу…

      – Тысячу тридцать три рубля девять алтын и четыре деньги.

      – Зачем же ты деньги у порога кинул? Чай, жертвенные.

      Зюзин поднял мешок, не зная, куда положить.

      – Высыпай на стол.

      Деньги, стукаясь, как градины, легли кучею.

      – Серебро, – сказал Никон с удовольствием.

      – Никакой меди… Новгородцы любят тебя, святейший.

      – Помню их любовь. До сих пор косточка в груди болит.

      – А мне опять неудача, – вздохнул боярин. – Хлопочу, хлопочу завести поташное дело[53], а всем денег дай.

      Никон показал на стол:

      – Вот тебе деньги. Бери.

      – Эти на храм.

      – Ничего, я благословляю.

      – Да сколько же?

      Никон провел рукою посреди кучи.

      – Столько не могу взять! – замотал головой Зюзин.

      – Бери сколько можешь.

      Зюзин повздыхал, подставил к краю стола мешок, отгреб часть денег, не приближаясь к мете патриарха. Подумал, еще отгреб…

      – Спасаешь меня, святейший.

      – Нектарий, патриарх Иерусалимский, прислал мне письмо. Не выходит по-цареву. Нектарий умоляет вернуть меня в Москву.

      – Стало быть, самое время поддакнуть! Уж я расстараюсь! Алексей без поддаканья ничего сам не сделает… Я знаю, кого послать к нему со словом задушевным. – Кинул на пол мешок. – Упаси меня Боже, не за деньги мои старания. Душа по тебе изболелась, святейший.

      Никон сел в кресло.

      – Когда-то я много хотел. Теперь одно на уме: Иерусалим достроить, мой Иерусалим… Не дострою, останется русское православье на века без куполов. А кресты-то, Никита Алексеевич, над куполами. Вот о чем моя печаль.

      Зюзин стоял опустив голову, встрепенулся.

      – Нет, не унываю! Благослови в Москву поспешать.

      – Поспешай, друг мой. – Святейший осенил Зюзина крестным знамением. – Все от Бога. Я тут на пустошь одну поглядывал. Вот бы, думал, где Мамврикийскому дубу расти. Все глядел да глядел, а позавчера взял посох, пошел. И что же? Растет. Крошечный дубок, с двумя листами…

      – Чудо!

      – Да, может, и не чудо… Но растет! И на том самом месте, где душа моя жаждала видеть огромного великана… Спеши, Никита Алексеевич! Спеши. Может, чего и успеем.

      Зюзин подхватил мешок, поклонился, убежал.

      Вслед за боярином покинул скит и сам святейший. Собирался пойти в монастырь, не гневить попусту царевых слуг, но пошел в другую сторону, в Гефсиманский сад, говоря:

      – «И вышед, пошел, по обыкновению, на гору Елеонскую… И находясь в борении,