Страстотерпцы. Владислав Бахревский

Собственной персоной, ахти окаянный Афанасий.

      – Афанасий по-русски «бессмертный», – сказал Аввакум.

      – А ты кто у нас по-русски?

      – Я – «любовь Божия», Афанасий Филиппович.

      – А Филипп тогда кто?

      – «Любящий коней».

      – Ты – Бога, а я, бессмертный, – коней. – Пашков улыбнулся.

      Аввакум пришел в себя, встал, поклонился бывшему воеводе.

      – Заходи, Афанасий Филиппович, коли дело есть до нас, ничтожных. Уж очень легок ты на помине: челобитную царю пишу о деяниях твоих. Не Петр ли Михайлович шепнул тебе об этой челобитной?

      Пашков, седенький, лицом белый, улыбнулся протопопу своими синими глазами, ужасными, когда тиранство творилось.

      – Просить тебя пришел, батюшка Аввакум. В Даурах все трепетали предо мной, один ты перечил, к Богу о правде взывая. Сильнее ты меня, батюшка.

      – Бог сильнее, Афанасий! Бог!

      – Бог-то Бог… По-твоему получается. Постриги меня, как грозил.

      – Опалы боишься?

      – Боюсь, батюшка. Коли царь возьмется разорять, так разорит все мое гнездо. На сыне моем, сам знаешь, вины большой нет, на внучатах… Ты уж смилуйся, постриги меня.

      Встал на колени.

      – Не передо мною! – крикнул Аввакум. – Перед Господом!

      Указал дланью на икону Спаса.

      – Ему кланяйся!

      Пашков на коленях прошел через горницу, у божницы поднялся, приложился к образу.

      – То-то, – сказал Аввакум. – Постричь – постригу, с великою радостью в сердце. Но Фекла-то Симеоновна готова от мира отречься?

      – У нас уговор. В один день пострижемся.

      – Накладываю на тебя трехдневный пост, через три дня приходи.

      – Нет, батюшка, – покачал головой Пашков. – Теперь же идем в Чудов…

      – Не на конях, чай, скачешь, Афанасий Филиппович!

      – На конях, Аввакум. На скорых… Поторопись исполнить пред Богом сказанное… За тобой скоро придут, дорога тебе дальняя. В Пустозерск. Слыхал о таком?

      – Не помню.

      Стал Аввакум бледен, поглядел на Анастасию Марковну:

      – Собирайся, Марковна. – Посмотрел в глаза Пашкову: – Уж не радуешься ли ты, Афанасий Филиппович?

      – Радуюсь, Аввакум, но душа моя плачет, Фекла Симеоновна слезами вся залилась.

      …Когда Аввакум воротился из Чудова монастыря, его ждал все тот же Петр Михайлович Салтыков.

      – Велено сказать тебе от великого государя. – Салтыков был строг, но говорил без норова. – Власти на тебя жалуются, запустошил ты церкви Божии, а посему отправляйся в ссылку. Велено тебе жить в Пустозерске, где полгода ночь.

      – Стало быть, и день на полгода, – сказал Аввакум.

      – Отче наш, Иже еси на небесех! – поднимаясь на ноги, захлебываясь слезами, зарыдал, как малое дитя, Филипп. – Да святится имя Твое! Аввакум, батюшка, о тебе Христос сказал: «Да святится имя твое». Эй! Царев язык, скажи своему царьку – про Аввакума Христос сказал: «Да святится имя твое!»

      Филиппа перекорчило, рванулся, цепь лопнула, и бедный Салтыков побежал к двери, уроня шапку. Филипп