В Зырянском крае. Охотничьи рассказы. Флегонт Арсеньевич Арсеньев

мы весело шли к Вязовику. Что-то там будет? Чем-то там нас порадует? Узенькою тропочкою, чуть-чуть заметною в чаще, мы вступили в лес. По этой тропочке, должно быть, мало было ходоков, и потому густо заросла она молодыми побегами липы и шиповника, а во многих местах завалилась отжившими деревьями. Мы пробирались с трудом. Справа и слева в изобилии росла черемха, сцепившись своими кудрявыми ветвями то с березой, то с рябиной, то с ольхой. Черемха – это северная вишня. Мы, обладатели этого растения, любим ее ягоды более всяких других ягод. Совершенно зрелая, сочная черемха, когда ее хватит двумя, тремя морозами, в самом деле, очень вкусна. Такой она бывает около половины сентября, а не в половине августа, в котором она еще горлодер, засадиха. Но хоть черемха в эту пору и горлодер и засадиха, а пройти мимо, не соблазняясь ее кистями, с крупными свежими ягодами, было не в нашей натуре. Ну и соблазнились – нагнули одну, которая показалась нам более зрелою, и стали ее ощипывать.

      Нас окружала непроходимая, но картинная, разнообразная чаща лиственного леса. Тут растет шиповник с вызревающим плодом, дружно обнявшись своими ветвями с сучковатою молоденькой липой, а между ними сплошною зеленью заседает малинник. Все это обвивает и перепутывает дикий хмель. Здесь дуб и вяз связались неразрывными узами, а сквозь их ветви выглядывают и краснеются кисти рябины. Там высится осина, покрытая, как зонтиком, вечно-трепещущею листвою. Далее видна и белая береза, и ольха, и плакучая ива. Легкий утренний туман площадью остановился на вершинах деревьев, сквозь который как бы тайком прокрадывались лучи утреннего солнца.

      – Кажись, как бы не вестись дичи в такой трущобе, – промолвил Абрам, достаточно понабравшись черемхи.

      – Как не вестись, ведется, да взять-то ее нельзя…

      В эту минуту раздался неподалеку шум от взлета тетерева.

      – Слышишь, Абрам, тетерев!

      – Да, тетерев. Армида, должно быть, подняла.

      – Выкликай ее. Здесь искать дичь совершенно бесполезно: только собака напрасно разгорячится.

      Абрам начал выкликать Армиду. Голос его был нечист: черемха сделала свое дело – засадила горло.

      – Эк, как она, проклятая, того… Точно горло-то тряпкой закупорено. Армида! Армида! Венейси![4]

      Армида не являлась.

      – Куда это она запропастилась? Уж не выводок ли нашла?

      – Нет, это черныш поднялся. Матка закокотала бы.

      – Да все, для всякого случая, схожу – посмотрю. Может, над ваншлепом стоит.

      – Помилуй! Разве есть возможность убить вальдшнепа в такой чаще?

      – А ведь на грех мастера нет: может, и убью.

      – Давай Бог нашему теленку волка съесть! Ступай, да поскорее же, а я подожду тебя.

      Абрам начал пробираться мелкой зарослью, осторожно отводя рукой веточки и направляясь в ту сторону, в которой слышен был взлет тетерева. Я, в ожидании его возвращения, уселся на пенек. Минут пять слышно было по треску валежника и по шуму ветвей путешествие Абрама; потом несколько раз донеслось до меня повторенное «тибо»! – значит, собака над чем-нибудь стоит; далее слышу то же повторение раза два-три пиль! Наконец взлет птицы, выстрел и радостный

4

Иди сюда! (искаженное фр.)