Край зовёт. Анна Летягина

не стала по той же причине: а вдруг кто-то узнал бы, что Алик лечится в психушке? Да и вообще, её внук ведь вовсе не псих, его не надо привязывать ремнями к кровати и пичкать таблетками. И он у неё хороший мальчик, всегда таким был, она никогда бы не подумала, что он способен на такое. Даже больница, в которую увезла её внука скорая, для неё тоже почти как психушка. Она думает, что Алика там залечат до состояния овоща. В общем, в итоге вышла она на наш реабилитационный центр.

      Я удивляюсь не только поведению бабушки, но ещё и тому, что происходит во мне сейчас: всё моё прошлое отношение к таким ситуациям изменилось до неузнаваемости. На кровати под белым одеялом я вижу не слабака, а несчастного ребёнка, в жизни которого настал миг, когда он услышал тот самый внутренний звоночек: сигнал к последнему шагу, зов края. Даже не знаю, как это назвать: сочувствием, жалостью, сопереживанием, болью? Но кроме этого что-то ещё не даёт мне покоя. Это снова какое-то жуткое, щекочущее любопытство, желание заглянуть в щёлочку приоткрытой Аликом двери: что он видел там, на краю, когда чуть не…? Во мне снова просыпается падальщик! Едва ужаснувшись этому уже знакомому ощущению, я пугаюсь ещё больше, снова увидев её. Она прямо тут, в палате Алика! Кружит возле него и облизывается, как будто предвкушая. Или сожалея об упущенной добыче. Время от времени она поворачивается ко мне и скалится: вот-вот завизжит, завоет или захохочет. Она радуется тому, что я её вижу. И что с каждым новым её появлением мне всё сложнее от неё отмахнуться. И убедить себя в том, что на самом деле её нет. Но почему же это так сложно? Ведь я точно знаю, что никто не видит эту пятнистую тварь, кроме меня! В чате я вчера как бы случайно заговорила о той «забавной псине», что ошивалась вокруг меня, пока я пыталась оклематься после падения со ступеньки маршрутки. Так вот мне все трое ясно дали понять, что никакой псины там поблизости не было. Хорошо, что я сразу же свела это всё к приколу о помутнении в глазах от сотрясения – и никто, кажется, ничего неладного не заподозрил. Я чуть слышно шикаю на гиену, но она и ухом не ведёт. Подобравшись к изголовью, тварь тычется мордой Алику в щёку, дышит ему в лицо. Неужели он ничего не чувствует? Его тоненькая рука всё так же безвольно свисает с кровати. Я подскакиваю и хватаю его за эту самую руку, чтобы опередить вдруг устремившуюся к ней же гиену. Она, разочарованно взвизгнув, наконец-то исчезает. Выдыхаю с облегчением. Хоть и знаю, что всё равно она вернётся. Мне кажется, что сейчас во взгляде Алика вспыхивает что-то похожее на благодарность. И тут же гаснет. Может, он всё-таки что-то почувствовал?

      Моё поведение никого из ребят не удивляет. Это и понятно: всё наверняка выглядело со стороны просто как порыв сочувствия. А гиену снова видела только я, похоже. Сейчас уже Светка держит смертельно бледного Алика за руку, щебечет что-то успокоительное. Ребята потом присоединяются к ней: Толик шутит, Вадя о чём-то мечтательно-монотонно вещает. Я будто сквозь малопроницаемую завесу слышу шум, но самих слов не различаю. Вижу только, как время от времени