Животный мир Индии и человек. Джон Локвуд Киплинг

словно размышляя о сотворении мира или происхождении зла, погружено в безмятежное самосозерцание, а уже в следующую секунду резким броском назад срывается с места, устремляясь в пропасть, но в нужный момент успевает схватиться за ветвь и, раскачиваясь как маятник, с невероятной точностью, уверенно перебрасываясь с ветки на ветку, прокладывает свой путь по лесу. Более крупный лангур, по-видимому, не «порхает» так с ветки на ветку, и его движения более смелы, стремительны и непринужденны. Он перемещается на более высоком «этаже» деревьев, и, продвигаясь вперёд сквозь сосновый лес, делает последовательность прыжков, совершаемых с большой ловкостью, необычайной лёгкостью, предусмотрительностью, точностью и совершенством, по всем правилам гимнастического искусства. Картина, которую природа передаёт этим представлением, даёт такое впечатление необузданной свободы, что сама мысль о её ограничении становится постыдной.

      По всей вероятности жизнь на равнинах для них куда легче, поскольку почти всегда можно раздобыть фрукты и съедобные листья в джунглях, и посевы в полях более доступны. Вороватые обезьяны иногда преследуют, путешественников, отдыхающих на привале. Мой друг остановился в парао или на станции[23], где манговая роща предоставляла благодатную тень, и во время отдыха стал невольным зрителем маленькой комедии. Отдельно от других один индус готовил свою вечернюю трапезу. В горшке над огнем варилась бобовая похлебка, в то время как он замешивал тесто и пёк свои каждодневные пшеничные лепёшки. После того, как каждая лепёшка снималась со сковородки, её втыкали ребром в тлеющие угольки, пока она не испечётся, а затем складывали в стопку. Всё было готово, и индус повернулся, чтобы расставить горшочек с гхи[24] и сосуды с водой, и позвал своего спутника к столу. Пока он стоял спиной к костру, крупная обезьяна спрыгнула со свисающей над ним ветви, схватила стопку лепёшек и в мгновенье ока исчезла из виду. В то время выпекание хлеба было делом почти ритуальным, требующим значительного труда, и индус был чрезвычайно разгневан, получив, вдобавок, по лицу горячей лепёшкой, которую обронила обезьяна, неловко сжимавшая в руках свои трофеи. Затем подошёл его спутник и стал ругаться тоже, но обезьяна ответила им гораздо более крепкими ругательствами, раздражённая жаром своей добычи, которую она, однако, решительно не хотела выпускать из рук. Станционный смотритель заверил моего друга, что такой ловкий трюк обезьяна проделывала очень часто, поскольку это была совершенно особенная обезьяна, «такая же хитрая, как банья[25] (или торговец) и такая же отважная, как туг[26] (разбойник с большой дороги) – настоящий дьявол в обезьяньем обличье». Несмотря на это ни он, ни ограбленные путешественники никогда не принимали никаких мер против вороватой обезьяны.

      Может быть в «передовой Индии» со временем откажутся от защиты обезьян, но до сих пор отсутствуют признаки изменения отношения к ним среди местного населения. В апреле 1886 года в высокоразвитом,

23

Парао (parao) – походный лагерь (на урду). Так же могли называть небольшие станции (естественно, не железнодорожные) для отдыха путешественников и вьючных животных.

24

Гхи, ги – особым образом приготовленное очищенное топлёное сливочное масло, употребляемое индусами, как правило, в ритуальных целях.

25

См. прим. 19 к первой главе.

26

Туги (тхуги, тхаги) – секта индийских разбойников и грабителей, члены которой практиковали ритуальное убийство своих жертв. От их названия произошло современное английское слово thug – убийца, головорез.